Василий Гроссман - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Второй приехавший — высокий, полный человек с небольшой светлой бородкой — разматывал кашне и, улыбаясь, смотрел на товарищей.

— Ефремов, это про тебя в «ЗИ» писали, благодарность за какие-то оборонные работы? — спросил он.

— Про него, про него, — сказал Васильев. — Был безнадежный — и вот такая неожиданность! Шубка-то шубка на Володьке: воротник — бобер, шапка — бобер, подкладка — шелковая.

— А ты, Васильев, все на научной работе, халдей? — спросил, усмехаясь, Морозов.

— Бросьте, ребята! — сказал Ефремов. — Васильев у нас путеводная звезда.

— Халдей, халдей! — рассмеялся Морозов. — Физиономия, физиономия: совершенно та же и у того, и у другого.

— И так же рекламируют друг друга, — сказал Гольдберг. — Вы сознайтесь: у вас договор такой?

Они сели за стол и начали, не слушая друг друга, говорить и задавать вопросы.

— Стойте, ребята: в порядке ведения собрания, — сказал Гольдберг и стукнул кулаком по столу. — Я сейчас составлю анкету, и по ней пойдем…

Ефремов перебил:

— Придется выпить — это первое.

— Воблу чистить уж твоя участь, — добавил Васильев, — а сервировку я беру на себя.

— Водку я открою, — сказал Гольдберг, — и анкету проведу. Вы ведь в Москве: у вас все узлы.

— Я пока прилягу, — сказал Морозов и подстелил под ноги газету. — Что это: зачем дырочку вырезали?

— А кто ее знает! — ответил Васильев.

Гольдберг открыл бутылку и рассмеялся:

— Вот и встретились! Я часто вас вспоминал: иду по шахте и вспомню. Да анкета. Фамилию назову, а вы рассказывайте: где… кем работает… партийность… женат… дети есть… в общем ерунда: просто давайте, без бюрократизма. Вот, где Козлов?

— Он с экспедицией на Чукотке.

— Да что ты! Он же спал на лекциях, в трамвае.

— Поехал… Прислал на Новый год радиограмму…

— Ищет чего-нибудь?

— Какие-то металлы. А Ванька Костюченко где-то в пустыне, инженером на серных рудниках; кажется, женился.

— Что ты говоришь! Вот этот маленький женился? — Ты тоже, дорогой, не Афродита и женат, — сказал

Морозов.

Васильев расстелил на столе газету, принес с подоконника тарелки, стаканы, вилки и сказал:

— Ну, кого еще там? Рапопорт в главке ведет группу заводов, Смирнягин — доцент в Менделеевском, — мы их не видим; Трескин где-то, не помню: не то Риддер, не то Караганда, не то управляющий, не то технорук.

— Трескин — вот этот, в солдатской шинели! Все начальники, управляющие, ведущие, — просто смешно, честное слово!

— А где Алексеев наш гениальный? — спросил Морозов.

— Представь, ничего! Кажется, учится, но не в институте, а где-то — уже в третьем месте…

— Ну, я думал — он академик, замнарком…

— Умный парень! Замечательный парень! — сказал Морозов. — Поразительно: неужели вот так мотается? И я тоже думал, что он… Главное, славный парень.

— Вот уж не люблю славных парней, — сказал Ефремов.

— Отчего ж? Славный парень! Он, прежде всего, славный парень.

— Вот у нас на заводе был один славный парень, — рассмеялся Ефремов, — и поговорить, и философию по всякому случаю развести, вроде Алексеева, в общем, а я его погнал метелкой. Представляешь: у человека дело не клеится, а он приходит ко мне: «Да, товарищ Ефремов, все проходит, и все — томление духа». И никакого беспокойства! Я его прямо метелкой с производства выгнал.

— Разговорчивый Ефремов стал, — усмехнулся Гольдберг. — Раньше молчал, теперь все сам разговаривает.

— Э, товарищ, я теперь отдыхаю, — сказал Васильев, — он первый год целые ночи спать мне не давал, все втолковывал: «А у нас так, а я так сделаю, технорук сказал, мастер сказал, такой проект, такой чертеж, а я так думаю, а я напишу, а я поеду».

— Слушайте, ребята, — спросил Морозов, — что вы так по-свински живете: стаканы из-под варенца я еще с тех времен помню, и выключатель с гвоздиком, и стекло над дверью заклеено бумагой, и пятно на потолке? Денег нету, что ли? Могу дать вам сотни две на обзаведение. Или атрофия потребностей?

— А мне очень нравится! — сказал Гольдберг. — У меня жена все покупает мебель. Шесть шкафов. Ну, давайте аки касторку: раз, два, три — залпом.

Они подняли стаканы и переглянулись.

— За каменный уголь! — сказал Гольдберг.

— За встречу! — сказал Васильев.

— За успех великих работ! — сказал Морозов.

Ефремов молча кивнул и выпил.

Несколько мгновений они все вместе старательно и деловито жевали, потом заговорили тихими голосами.

— Как ты, доволен? — спросил Васильев.

— Ну что я, — сказал Гольдберг. — Все мучаюсь с зубами, а шахта у меня большая, жаркая: выйдешь потный на входящую струю, и готово — флюс, жена ругается, а я боюсь бормашины.