Татьяна Тэсс - Хранитель времени

— Иржи! — сказала Мария Терентьевна строго.

— Господи, Манечка, ведь это со всяким может случиться! И мне даже понравилось: такая славная девушка — и вдруг…

— Ир-жи! — еще строже сказала Мария Терентьевна.

— Молчу, молчу… В общем, после митинга я проводил ее домой. И с той поры — видите? — провожаю домой уже тридцать пять лет…

— Налить тебе чаю? — спросила Мария Терентьевна сердито.

— Да, время идет быстро, — задумчиво проговорил Витачек. — А мне кажется, что мы совсем не изменились! Как помню я тот день, когда в Киргизию приехал Юлиус Фучик…

Он замолчал, и я молчала тоже.

И показалось мне, что встал в этой тихой комнате Фучик, веселый и счастливый, в летней красноармейской форме, которую он получил в подарок как почетный всадник Киргизского полка; и прошел Фучик снова по гудящему от ветра Рыбачьему, и по берегу Иссык-Куля, и по тропе среди красных, пылающих утесов…

— Вы видели Густу? — спросила Мария Терентьевна.

Разве могла я не видеть в Праге Густу…

Она жила в том же доме, где когда-то они жили с Юлиусом. Мы сидели с ней рядом, близко; я видела ее лицо, слегка усталое, поблекшее, как нежный цветок, и эти блестящие, горячие глаза — глаза человека, который ничего не забыл…

Мы сидели с Густой рядом; она показывала мне страницы, исписанные ровным мелким изящным почерком, почти без помарок, и медленно перекладывала их одну за другой. Страницы были тонкими, буквы написаны слабо, почти без нажима карандаша. Но столько в этих страницах было силы и правды, столько несгибаемой страстной любви к людям, что не существовало на свете огня, который мог их сжечь, сердца, которое могло бы их позабыть.

То была рукопись «Репортажа с петлей на шее».

…Но здесь Иржи Витачек снова начал свой рассказ.

И я медленно, словно просыпаясь, вернулась из Праги в Пржевальск.

Наступил вечер, дождь давно перестал, а мы все сидели за столом. Порывшись в ящике, хозяин вынул фотографию, где была снята в парке большая группа — пожилые усатые люди с такими же пожилыми добродушными женами. Это были бывшие члены чехословацкого кооператива, живущие здесь по сей день. Неожиданно Витачек сказал, что он ездил недавно к себе на родину, и так увлекся рассказом о поездке, что мы совсем забыли о сне. Потом они с женой запели чешские песни, я стала им робко подпевать, и когда мы хватились, за окном уже голубел рассвет.

Спать меня уложили на хозяйской кровати, на мягком пуховике. Но я долго не могла уснуть. Сухой тмин, лежащий у изголовья, пахнул полем. Вдруг неожиданно я уснула, точно провалилась в сон; мне приснилось, что под окном вдоль улицы Ленина бежит светлая Влтава, за ней синеют Высокие Татры и пастухи в белых куртках играют на цимбалах.

Так прекрасны и удивительны были эти видения, что я засмеялась во сне. Что говорить, видно, тмин украшает не только мясо и хлеб, но и сны.

Когда утром я проснулась, хозяина моего не было дома.

Он пришел только через час, чисто выбритый и озабоченный, в парадном костюме и еще более высоком воротничке, подпирающем красные морщинистые щеки. Накануне вечером я обмолвилась, что хочу проехать в Кой-Сары, он где-то раздобыл машину и предложил проводить меня. Мария Терентьевна сказала, что она тоже поедет.

Мы отправились в путь по крутым горным дорогам. Когда мы уже изрядно отъехали от Пржевальска, спутник мой, помявшись, спросил, не хочу ли я пройти к тропе, ведущей в ущелье. И хотя я там была только вчера, я сказала, что, конечно, хочу.

И вот, оставив машину внизу, мы снова идем по тропе.

Мы скользим по каменным обломкам, мимо отвесных пламенеющих срезов красного песчаника. Витачек с женой шагают так, что мне за ними не угнаться. Только сейчас я поняла, за какими спутниками увязалась: это были настоящие бывалые альпинисты. Они шагали свободно и быстро, а я, поминутно спотыкаясь на скользких камнях, торопилась за ними.

— Тмин, — сказал Витачек на ходу и, сорвав легкий зеленый зонтичек, бросил в рот несколько зерен. — А это болиголов, видите? — сообщил он, жуя тминные зерна. — Тоже зонтичное. Но, между прочим, яд. А вот это наш тянь-шаньский дом — знаменитые местные ели. Под ними можно спрятаться в любой дождь: ни одна капля не просочится…

Он шел по горной тропе, как по своему саду, — все было ему знакомо. Ветер развевал его мягкие седые волосы. Мария Терентьевна; сухощавая, в войлочной сванской шапочке, с маленьким рюкзаком за плечами, легко шагала вслед за ним. Было видно, что они брали вместе не один подъем в своей жизни, взбирались не на одну гору.