Татьяна Тэсс - Хранитель времени

Коваленко был человек добрый, тихий, стеснялся своей силы и известности и больше всего любил, придя домой после работы, надеть старую выгоревшую майку и возиться в садике.

Сережа с семейством занимал рядом с Коваленко две комнаты и маленькую, увитую диким виноградом терраску, на которой спал в жаркие дни.

Недавно во время отпуска к нему приезжала в гости Ольга. Она так и осталась жить в Свердловске. Замуж не вышла, объявила себя старой холостячкой и со страстью доказывала, что молодые супруги должны жить отдельно от родни и быть самостоятельными. Но глаза Ольги, когда она говорила это, были печальными и тревожными, и Сергей окончательно решил, что на следующий год заставит сестру переехать в Донбасс.

И вот в этот домик, стоящий в степи, неподалеку от шахты, должна была прилететь из Праги Милада.

Осталось всего несколько часов до того времени, когда Сергею надо было ехать на аэродром. А он все лежал, уставившись в темноту, и не мог уснуть.

«Хорошо ли ей будет у нас? — тревожно думал он, позабыв о том, как доказывал Кате, что Миладе не может у них не понравиться. — Поймет ли Милада Катю?»

Он закрыл глаза, но сон не шел.

Лежа с плотно сомкнутыми веками, Сергей старался представить себе все, что увидит Милада во время путешествия. Это было не так-то просто: сам он еще не был ни в Москве, ни в Таджикистане, ни в Ленинграде. Но, думая об этой поездке, которую он, Сергей, смог подарить Миладе, он испытывал смутное чувство счастья и еще чего-то, похожего на гордость.

Он и не догадывался, что это было то самое чувство, которое испытывает сын, когда впервые ощущает себя взрослым, сильным, мужчиной в доме. Казалось, еще недавно мать была защитой от всего опасного или грозного, что таится в мире, от всех бед и всех горестей. И вот наступил миг, когда выросший сын, глядя на мать, первый раз чувствует в ней то детское, то трогательное, что теперь уже нуждается в его заботе, в его защите.

Кто скажет, когда приходит к человеку понимание своего возраста, меры зрелости, меры прожитой жизни? Годы идут, и вдруг словно споткнешься о невидимый рубеж. И видишь: мир вокруг тебя стал другим, произошло какое-то удивительное перемещение, как на огромной сцене, когда великий режиссер заново расставил и людей и предметы, по-новому осветил их, и все обрело выпуклость, рельефность, свой истинный размер, свое истинное значение.

И, поглядев на самого себя, ты и себя-то увидел другим.

Вероятно, это и есть та минута, когда мы впервые понимаем, что перестали быть детьми.

Сергей почти не помнил своей матери. Мать умерла рано, — он и не узнал, что такое быть сыном. Его вырастила и воспитала Ольга, он никогда не чувствовал сиротства, но где-то в глубине его души таилась и зрела неосознанная потребность испытать именно сыновнюю любовь — мужественную, сдержанную, глубокую, как положено настоящему мужчине. Потребность такая же органичная, как стремление почувствовать себя отцом, началом новой живой ветви в мире.

И когда сейчас он с беспокойной деятельной заботой готовил для маленькой седой женщины, летящей сюда из другой страны, все, что могло бы порадовать ее, чем он по мере сил своих мог бы отблагодарить за ее великую доброту к нему, — он и сам еще не понимал, что в нем говорит голос сыновней любви, разбуженная в его душе жажда заботы о матери. И то, что в нем ожило это великое, древнее, как мир, чувство сыновней любви, было, может быть, самой высокой, самой благословенной в своей чистоте и величии благодарностью, какою один человек может ответить другому за все доброе, что получил от него.

Но сейчас Сергей был еще слишком молод, чтобы до конца осознать это. Слишком молод, чтобы полностью охватить то, что происходило в его душе в долгую ночь, перед рассветом.

И он уснул. Уснул неожиданно для себя так крепко и сладко, словно провалился в теплую, пахнущую медом и полынью темноту. Едва решил он потихоньку встать и ехать на аэродром, как предутренний сон свалил его и унес невесть куда из этой тихой маленькой комнаты.

Сергей лежал на спине, чуть приоткрыв, как в детстве, рот, дыша глубоко и спокойно, закинув под голову руку. А рядом, в маленькой кроватке, спал его сын Лешка, надув пухлые губы и причмокивая, словно ел во сне кисель. Одной рукой Лешка крепко держал себя за ногу, а другую просунул сквозь сетку кровати. И указательный палец на этой крошечной розовой руке природа, по капризу своему, вылепила таким же чуть кривым, с задирающейся вверх подушечкой, каким он был с детских лет у Сергея.