Анатолий Ананьев - Межа

За окном все так же наплывали и сменялись картины, поезд двигался от станции к станции, и в душе Даши происходило то же движение застоявшихся чувств и мыслей, и это внутреннее движение поглощало сейчас все ее внимание. Она не слышала, как Егор, наклонившись с полки, спросил ее, будет ли она обедать; только когда он, выждав минуту, громче и отчетливее повторил: «Не пора ли обедать, Дарья Захаровна?» — она повернулась к нему и посмотрела на него ясным и удивленным взглядом.

«Нет, — выразили ее глаза, — мне хорошо, и я ничего не хочу!» Но, видя, что Егор не понимает ее, она отрицательно покачала головой и затем снова принялась смотреть в окно.

«Может быть, и в самом деле еще рано», — подумал Егор, откидываясь и ложась на спину.

Все долгие часы, пока двигался поезд, Егор то дремал, то просыпался и просто лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь, как стучат под вагоном колеса, набирая разбег, стремясь к чему-то и не достигая предела, то смотрел на багажную полку, на чемоданы и коричневый поручень, не дававший соскользнуть чемоданам с полки; то доставал папиросу, закуривал, и табачный дым синим струящимся облачком медленно перемещался под белым потолком купе к центру и втягивался в никелированные щели вентилятора.

Как это всегда бывает, чем дальше отъезжал поезд, чем больше времени отделяло Егора от той минуты, когда он простился с Шурой, тем приглушеннее и спокойнее становились его мысли о ней и в общий ход рассуждений и воспоминаний все чаще вплетались иные события. То он думал о Варзине, который отдыхал где-то в Кисловодске и вот-вот должен был приехать, и что он мог привезти и сказать нового о Шуриных родителях — отце и матери, — их жизни и гибели; то думал о подполковнике Богатенкове: «Он не знает, что я сопровождаю Дарью Захаровну, и, конечно, удивится, но… надо будет рассказать ему обо всех разъездовских делах, и это тоже, наверное, удивит его», — то вставала перед ним будто незначительная, но врезавшаяся в память картина, как утром, еще до отправления поезда, когда он, посадив Дашу в купе, прохаживался вдоль вагонов в ожидании Шуры, он вдруг увидел на перроне Настасью, жену покойного Ипатина. Он сразу узнал ее. Рядом с ней стоял пожилой человек с бородкой и бельмом на глазу; он что-то беспрерывно и торопливо говорил Настасье, она слушала, и на лице ее, Егор хорошо заметил это, было выражение испуга и подавленности. «О чем он говорил ей?» — думал теперь Егор. Тогда, на вокзале, беспокоясь о Шуре и занятый мыслями о ней, он уловил всего лишь несколько фраз, и лишь на мгновение мелькнуло в его голове: «А не тот ли это старик, предъявлявший иск на изъятое награбленное золото, о котором говорил Лаврушин?» — но впереди, на перроне, между людьми, уже шагала Шура, и Егор, забыв обо всем, пошел ей навстречу. «Да, конечно, это тот самый старик», — думал теперь он, мысленно поражаясь тому, что старик тот хотя внешне и не был похож на Ипатина, но чем-то все же напоминал его: мешковато ли сидевшей на нем одеждой (будто с чужого плеча), или выражением лица, или той неестественной сутулостью, которая возникает в людях не от старости, а от постоянного желания стать незаметным, укрыться, съежиться, вобраться в себя или еще чем-то пока неясным, но очевидным для Егора? «Странно, но сходство, однако, есть», — думал он. Потом он говорил себе: «Да что он мне дался, этот старик» — и снова возвращался к Варзину, к Шуре, о чем было ему приятнее и желаннее думать.

Вагон покачивало однообразно, ритмично, успокаивающе, и Егора опять охватила дремота. Когда он открыл глаза, Даши в купе не было. Он спрыгнул с полки, заправил рубашку, причесался; но теперь, когда он стоял, он вдруг почувствовал, что голоден.

— Дарья Захаровна, — сказал он вошедшей в эту минуту в купе Даше. В руках она держала пухлую никелированную мыльницу и полотенце. — Как вы себя чувствуете? Не сходить ли нам в вагон-ресторан да не пообедать ли как следует, а?

«Что вы, какой ресторан!» — сказали глаза Даши, обращенные на Егора. Но так же, как и час назад, когда Даша заметила, что Егор не понимает ее, она отрицательно покачала головой.

— Почему?

«Как же я на людях, вы что, о чем говорите?!»

— Почему? — снова спросил Егор. Но уже в ту минуту, как он спрашивал, он понял, почему она отказывается пойти в вагон-ресторан. Взглянув на шарф, прикрывавший ее лицо, и слегка покраснев от своей неловкости, он тут же добавил: — Может быть, вам что-нибудь заказать или принести?

Даша уже не отвечала глазами; она присела за столик, написала на бумажке: «Если можно, попросите у проводника чаю, я больше ничего не хочу, а вы сходите и пообедайте» — и передала написанное Егору.