Василий Золотов - Меж крутых бережков

Наташа понимает его: Толя неожиданно стал пленником леса, и она не в силах вернуть его под свою власть. Да и как не стать пленником! В глыбах светлого мрамора застыли верхушки сосен, коньки стрельчатых елей, осыпанные сверкающими звездочками, выглядят точь-в-точь как шпили былинных теремов.

Толя и Наташа остановились, зачарованные.

Тишина… Прозвенела синица — и опять ни звука. Все замерло в торжественном молчании. Разве это лес? Нет, это не лес, это сказочные чертоги царя Берендея! Толя взял Наташину руку и, крепко-крепко стиснув пальцы, ввел ее в эти чертоги. В глазах девушки отразились радость и удивление. Видно, она впервые открывала красоту микулинского, тысячу раз избеганного вдоль и поперек леса. «И как это я ничего не замечала раньше!» — удивилась Наташа.

А Толя уже снова набрасывал что-то в свой блокнот, наверно, эти сосны и ели… Наташа теперь смотрела на Берендеевы чертоги глазами Толи, радовалась его радостью.

— А ты в Микулино надолго приехал? — спросила вдруг Наташа.

— Угу.

— Что «угу»?

— Надолго, на всю жизнь. Люблю я вот это, — кивнул он на лес. — Воздух какой!

— Воздухом сыт не будешь, — проговорила Наташа. — Странный ты человек, посмотрю я на тебя. В Москве театры, музеи, кипение какое-то, люди живут, а мы тут прозябаем.

— Подожди, подожди, чего плетешь напраслину? Это ты-то прозябаешь?

— А то нет? День-деньской коровы да навоз, — со злостью проговорила Наташа и тут же спохватилась: «Что это я… не завидую ли? Он такой удачливый, и все ему любо, а я не попала в ансамбль, вот и…» И она невольно опять украдкой бросила взгляд на страничку его блокнота, где, словно по колдовству, над притихшим снегом вырисовывались Берендеевы хоромы…

— Ты чего рассердилась? — спросил Толя. — Может быть, я что-нибудь не так сказал?

— Все так. Ты такой же правильный, вроде Феньки Чернецовой, живете, как по уставу.

— А ты чего хочешь?

— Жить хочу в полный размах, вот что.

— Ух ты! — засмеялся Толя, как бы впервые видя Наташу. На минутку он оторвался от блокнота, схватил правой рукой пригоршню снега, бросил в нее. Девушка нагнулась и ответила тем же. Облако искристых снежинок в миг окутало их обоих. Толя приблизился к Наташе — хохочущее лицо ее было все в снегу. Хотелось подойти еще ближе, да мешали лыжи. Он протянул руку, намереваясь, очевидно, ради шутки бросить ей небольшой комочек снега за воротник, Наташа извернулась, и он вдруг, поставив свои «вездеходы» вровень с Наташиными, крепко обнял ее.

— Будет тебе. Увидят… — очень тихо проговорила она. — Идти пора.

И они пошли. Только теперь дорогу прокладывал Толя, а Наташа следовала за ним.

Лес поредел. Вдали, в речной низине, показалось Аргамаково. Наташа остановилась и, затаив дыхание, стала прислушиваться к шушуканью бора, потом окинула взглядом зеленые купола сосен, облепленные порозовевшим на утреннем солнце снегом, и вдруг крикнула Толе:

— Знаешь, мне кажется, где-то вверху звенит тонюсенькая-претонюсенькая золотая струна. Верно? Послушай.

— И в самом деле, звенит, — подтвердил Толя.

Наташа, заметив луч солнца, скользнувший по стволам сосен, прищурилась: луч этот показался ей именно той золотой струной, от звучания которой так тонко лилась в чистом зимнем воздухе веселая песня, и Наташа, на одно мгновение зажмурив глаза, почувствовала, как сердце ее настраивается на эту струну, и столько радости колыхнулось в ее груди, что она не могла сдержать улыбки.

— Хорошо!

Толя понимал ее и был рад не меньше. Он открыл ей глаза на красоту микулинского бора, но, пожалуй, больше был рад не шалым лучам зимнего солнца, а прозрению Наташи, так много еще не понимавшей в жизни.

Катя приехала из райкома задумчивая, притихшая. Девчата знали: если Катя не начинает говорить о том, что наполняло ее душу в эту минуту, спрашивать бесполезно — ни за что не разговорится. И все у Наташи вырвалось:

— Ну что, Катя, интересно было?

— Потом, Наташа, потом.

После дойки Катя пригласила всех в красный уголок. Расселись по скамейкам и стульям, а сама Катя устроилась на углу стола, чтобы хорошо видеть всех.

Взгляды подруг — то дерзкие, озорные, то мечтательные, то печальные, то виноватые… Легко ли сработаться с таким народом? Характеры у всех разные: одна слишком самолюбива, другая бывает не в меру грубоватой, слишком резкой и никого, кроме самой себя, не хочет слушать, третья — нельзя сказать ленива, но больно уж медлительна. А для общего согласия, для работы, тем более дружной работы, характеры — немаловажное дело…