Григорий Тютюнник - Водоворот

Олена в длинной полотняной сорочке появилась в дверях:

— Поспал бы еще. Что так рано?

— Едем во Власовку за лесом.

— И обедать не приедешь?

— Нет,— ответил Оксен и, завернув в газету хлеб и сало, направился к двери.

— Оксен…

— Ну?

— У Сергийка сапоги совсем порвались, босой в школу ходит. Может, через район будешь ехать, спросишь? Я тебе и мерочку приготовила.

— Привезут в наш магазин под заготовку, тогда и купим,— сказал Оксен и вышел из хаты.

Олена поглядела в окно. В серой предрассветной мгле вспыхнула цигарка, легкий отблеск упал на стекла. Олена вздохнула и зажгла свет, потом наклонилась к сундуку, чтобы достать юбку, и вдруг почувствовала острый приступ тошноты. Села на кровать и некоторое время сидела неподвижно, прислушиваясь к сонному дыханию детей, которые спали, разметавшись на кровати, сбросив с себя рядно. «Верно, и третий будет»,— подумала она и поцеловала спящую девочку. Сына она не решилась целовать — он был уже школьником.

Сергийко рос непослушным, учительница вечно жаловалась на него. Спросит мать: «За что избил притуловского школьника?» — а он: «Пусть не лезет, я его первый не трогал». Девочка боялась и слушалась мать, а Сергийко, как только выбегал за порог, сразу забывал о материнских словах и подзатыльниках, принимался за свое: рыскал по чужим огородам и садам, разорял сорочьи гнезда, дрался с мальчишками, дразнил собак.

Начался обычный трудовой день. Укрыв детей, Олена подошла к печи, ей нужно было варить, потом — стирать, подоить корову, покормить детей, прибрать в хате и вовремя прийти на работу в колхоз, чтоб не говорили люди: если она председательша, так ей можно отлеживаться.

Тем временем раздраженный Оксен шел селом. Гнев охватывал его каждое утро, как только он просыпался. Оксен знал, что в артели его опять встретят вчерашние неполадки, и те люди, которым он указал на эти неполадки, вместо того чтобы исправить их и не допускать в дальнейшем, будут оправдываться, разводить руками и клясться, что не виноваты. Конюх, которого он обязательно застанет спящим в каморке, на вопрос, почему лошади до сих пор не накормлены и не напоены, начнет уверять, что «кормил и поил три раза, хоть сторожа спросите». Придет сторож и, скручивая цигарку, поинтересуется:

— Что-нибудь украли?

— Это вам виднее. Вы — сторож,— сдерживая гнев, говорил Оксен.

— У меня не украдешь. Я целую ночь на обходе,— хвастался сторож, радуясь, что все в порядке.

— Вы, товарищ голова, не беспокойтесь. К весне лошади будут, как змеи,— обещал конюх.— А то, что они малость грязные,— ничего не поделаешь: в навозе спят. Да к тому ж, сколько их ни скреби и ни чисти — все равно белее лебедя не станут. Скотина.

Оксен знал, что так случится и сегодня. Чем ближе он подходил к артельному двору, тем сильнее охватывало его раздражение.

Там все еще спали. Конюшня была закрыта. Оксен постучал кулаком в дверь, но никто не отозвался. Тогда он нажал на дверь плечом, она с сухим скрипом подалась, и в лицо ему пахнуло теплым духом конского стойла. Посреди конюшни на столбе висел фонарь, от него на землю падало оранжевое пятнышко. Оксен открыл каморку, где спали конюхи, оттуда немазаной арбой выкатился храп.

— Хлопцы, лошадей поили?

Арба продолжала катиться и скрипеть.

— Лошадей поили, спрашиваю?

С постели кто-то нехотя поднялся, надел картуз и спросил, свесив с койки ноги в сапогах:

— Это ты, Мусий? А мне приснилось, будто я у кума на крестинах гуляю. Вроде кормят меня жареной колбасой, а я…

— Видно, что хорошие сны снятся, пушкой не разбудишь…

— А-а, это вы, товарищ председатель? А мы держались-держались, да под утро все ж задремали. Эй, вставай лошадей поить,— расталкивал конюх своего соседа.

Оксен вышел из конюшни и направился к свинарнику. Возле скирды соломы, черневшей в темноте, послышались тихие шаги. Подойдя ближе, Оксен увидел низенького человека с огромной вязанкой соломы. Она, видно, была тяжелой, и он никак не мог закинуть ее через плечо.

— Может, подсобить, а? — выступил из темноты Оксен.

Человек бросил солому на землю.

— Ничего, я сам…

Это был сельский болтун и «политик» Кузька Сорокотяга.

— Воруешь помаленьку?

Кузька высморкался, вытер пальцы о штаны.

— Всегда ты, Оксен, выдумываешь. У тебя выходит, взял человек соломки в колхозном дворе — уже украл. А какая ж это кража? Я беру свое, заработанное.

— А ну, развязывай.

Кузька стал распутывать веревку.