Григорий Тютюнник - Водоворот

— А еще бывает, что люди по церквам лазят,— сказал Марко.

— Хворые, вот и лазят.

— Были бы хворые, не ходили бы по карнизам, где только воробьи разгуливают.

— Бабья брехня.

— Не знаю — брехня или нет, а вот со мной раз такое было, что не мог с печи слезть…

— Это тебе туман в голову ударил,— засмеялся Тимко.

В эту минуту послышался шорох и из темноты вынырнул Денис; кинул Охриму под ноги двух кур с открученными головами и сел у огня.

— Где ты взял? — отпрянул Охрим.— А если прибегут из Вишневого женщины обыск делать? Да ты знаешь, что тут будет? Без штанов в Трояновку побежим.

— А что теперь делать? Назад не понесем. Ощипай, Марко, и в кулеш,— посоветовал Тимко.

Марко кинулся потрошить кур. Тимко подбросил веток в костер и сходил к озеру за водой, а Денис снова улегся на разостланный кожух лицом к огню.

После ужина хлопцы притащили соломы в хату, где вторую половину, через сени, занимали девушки, и устроили себе хорошую постель.

В углу, укрывшись брезентовым плащом, спал Тетеря. «Принесло его на мою голову. Орыся теперь побоится выйти к озеру»,— раздумывал Тимко, укладываясь. Он тут же захрапел, притворясь спящим, а на самом деле ждал, когда все уснут и он сможет выйти на свидание. Но хлопцы никак не успокаивались. Охрим то и дело выходил во двор подкладывать быкам сена и все спрашивал у Марка — не видел ли тот чистика. Марко отвечал, что не видел, и Охрим топтался по хате, разыскивая его так старательно, словно в эту минуту он был до смерти ему нужен. Марко вспомнил, что в золе печется картошка, вышел во двор, принес полный подол — и они с Денисом принялись ее уплетать. Будили и Тимка, но тот не откликнулся. Марко соврал Денису, что, когда выходил за картошкой, видел возле костра лисицу, которая грызла куриные косточки. Денис сказал, что она «куриную кровь учуяла», схватил ружье и выбежал из хаты. Его долго не было, потом прогремел выстрел. На женской половине завизжали девушки, и было слышно, как они бегали во двор узнать, что случилось. Пришел Денис и, когда Марко спросил, убил ли он лисицу, ответил, что не видел ее, а выстрелил, чтобы напугать девчат. Наконец они улеглись, и у Тимка появилась надежда, что скоро все затихнет. Но только он об этом подумал, как Охрим, который, казалось, уже спал, зашевелился и снова стал рассказывать всякие небылицы.

— Вот иду я раз с ребятами мимо кладбища и вижу — что-то белеет…

«И уродится же такая шарманка»,— злился Тимко.

— …Мы к нему — оно от нас. Мы от него — оно за нами. Я тогда и говорю: давайте сядем. Сели. И что бы ты думал? Оно тоже село. Я тогда и говорю…

— Заткнешься ты сегодня или нет? — озверел Тимко.

Охрим замолчал, и некоторое время в хате было тихо.

Даже Денис перестал храпеть.

В сенях что-то зашуршало, и сердитый женский голос сказал: «Они будут дрыхнуть, а я солому носи? Нашли дуру». Зашелестела солома, кто-то пробежал по сенцам, шлепая босыми ногами, стукнула дверь, голоса затихли.

— Вот я и говорю,— снова начал Охрим.— А ну подойдем, хлопцы, ближе да посмотрим, что оно такое…

Тимко встал, накинул пиджак и, переступая через чьи-то ноги, стал пробираться к дверям.

— Погляди там на быков! — крикнул ему вслед Охрим.

Тимко вышел в сени, немного постоял возле двери, прислушиваясь, но на женской половине было слышно только дыхание спящих. Тогда он, приоткрыв дверь, зашептал так тихо, что сам едва услышал свой голос:

— Орыся, Орыся…

В темноте поднялась голова:

— Чего тебе?

— Выйди на минутку…

Тимко, затаив дыхание, ждал у дверей, курил в рукав. Вдруг кто-то сзади схватил его за ворот; он быстро оглянулся и увидел Прокопа.

— А ну, пойдем во двор, я с тобой побалакаю,— сказал Прокоп, не отпуская Тимка.

Вышли. Внезапно Тимко вырвался, выдернул из ярма занозу, отскочил в сторону и встал, ожидая, пойдет ли Прокоп на него. Но тот, видно, понял, чем дело пахнет, и стоял не двигаясь. В это время в дверях появилась закутанная по самые глаза Орыся; увидев отца, вскрикнула и убежала назад.

— Я тебе выгляну! — погрозил ей кулаком вслед Прокоп.— А ты, значит, еще и не зять, а уже занозу хватаешь?

— Рукам воли не давайте. Я у вас ничего не украл.

— Норовишь украсть.

— Это дело мое.

— А я тебе говорю: не трогай. Не для тебя, прохвоста, я растил дочку.

— А может, и для меня?

— Этому сроду не бывать! Чуешь?

— Давайте лучше по-хорошему: ваша дочка давно уже моя,— что захочу, то с ней и сделаю.

— Отступись! — Прокоп наливается злобой, чувствуется, он готов вцепиться Тимку в глотку.— Не отступишься, раздавлю, как щенка. А ее, суку подворотную, день и ночь лупить буду, чтобы слушала отцовское слово.