Григорий Тютюнник - Водоворот

«Нужно строить новые конюшни, старые совсем разваливаются. Да как им не валиться, если в них стояли еще кони пана Горонецкого».

Его мысли прервал завхоз Григор Тетеря.

— Подводы готовы. Можно ехать,— сказал он и сел на стул. Говорил он тихим, тягучим голосом, как пономарь в церкви. Какое-то время молчал, расправил усы и зашептал с видом заговорщика: — Во Власовке лес хороший, только не переплатить бы нам. Если б свои деньги, ничего, а то ведь — общественные.

Оксен улыбнулся и успокоил старика:

— Не переплатим, в других местах еще дороже.

Григор вроде бы успокоился, но еще долго прикидывал в уме, во сколько обойдется лес для конюшен.

Скупость и придирчивость Григора-завхоза были известны не только в Трояновке, но и в окрестных хуторах; не раз он отчитывал хуторян, ехавших через Трояновку на базар в Зиньков: то деготь пролили зря, когда телегу смазывали; то лошадь не так запрягли и уж, верно, хомутом натерло холку. В колхозе он никого не щадил. Ругал свинарок, что не берегут инвентарь: на прошлой, мол, неделе десять новых корыт сделали, а где они? Разбитые лежат, будто никому не нужны. Конюхов корил, что колхозная сбруя горит, как бумага: вчера, дескать, засадил двух шорников чинить, так они говорят, что все ремни к чертям перепрели. Еще бы! Ведь хомуты валяются под открытым небом, и дождь по ним хлещет.

Особенно недовольный ходил Григор во время жатвы. Бог знает, когда он ел и когда спал. Каждое утро, озабоченно склонив набок голову, приходил к Оксену и, вытащив из кармана горсть зерна, жаловался:

— Вот это за комбайном насобирал. Где же это видано, чтобы так хлеб разбазаривать? Нет, ты освободи меня от завхоза, не выдержу я: печенка разорвется, на такое глядя.

Или приходил и гудел:

— Кавунов молотильщикам не буду выдавать.

— Почему? — удивлялся Оксен.

— А потому, что от самого полевого стана и до Трояновки — степь краснеется.

— Как так краснеется?

— Ломти кавунов краснеются. Если бы выгрызали как следует, а то раз-два укусит и бросает на дорогу. Денис Кошара — это, прости господи, прорва, от Крикливой балки и до Вишневого все его ломти валяются.

— А откуда ты знаешь, что его?

— У него зубы редкие, как у пилы. Пройдется ими — сразу видно, чья работа.

— Э-э, глупости,— отмахивался Оксен.— На ломтях кавуна не сэкономишь.

— Я не о ломтях, а о колхозном труде беспокоюсь. Кавун — это наш пот и наша работа, а он, сукин сын, выберет какой получше, хряп о колено — середину выест, а остальное в бурьян; хоть бы товарищам отдавал, коли сам не хочет.

В контору Григор никогда не приходил с пустыми карманами — в них всегда что-то бренчало, позвякивало: гайки, гнутые гвозди, ржавые ключи.

И теперь, пока Оксен закрывал шкаф и складывал бумаги, Григор вынул из кармана обрывки старой веревки и стал связывать их.

— Разве нет новой веревки? Что ты какие-то клочья связываешь?

— А конечно, нет.

— Да ведь слепой Виктор сучил целую зиму… Порвали, что ли?

— Не порвали, а к лету берегу. Придет косовица — каток нечем привязать будет.

Наконец вышли из конторы. Весь двор полон солнца и голубого неба. Над огородами кружат грачи, очумелые от тепла воробьи лезут прямо под ноги, так и хочется накрыть хоть одного картузом. У колодца — большая лужа, глупые телята опускают головы, нюхают, чем пахнет, потом, задравши хвосты, гоняют по двору как ошалелые, разбрызгивая копытцами теплую грязь.

Тимко подъехал к колхозному двору, когда солнце уже садилось и пастух гнал овец с пастбища. Запрудив ворота, они блеяли на разные голоса. Тимко прижался с конем к изгороди, ожидая, пока схлынет овечий поток, позвякивал связанными лемехами, которые вез точить. Когда овечья волна наконец покатилась во двор, Тимко направился в кузницу. Навстречу ему шла девушка с полными ведрами воды на коромысле. Увидев Тимка, она удивленно уставилась на него карими, слегка прищуренными глазами.

— Вот так казак! — засмеялась она, рассматривая сбрую на лошади Тимка.

Тот двинул босыми ногами, засунутыми в веревочные стремена, и проехал, ничего не ответив; девушка проводила его взглядом, постояла минуту и пошла на молочную ферму, равномерно покачивая ведрами.

Тимко вошел в кузницу. Кузнец Василий Кир, чернявый, лет сорока, только что выхватил из огня кусок железа и ударил по нему молотком с такой силой, что на закопченные стены брызнул, как золотой дождь, сноп искр. Тимко развязал лемехи и присел на ящик. Когда глаза его привыкли к темноте, он заметил, что в углу кто-то сидит, примостившись на куче железа. Тимко узнал его и отвернулся так, что чуть не свернул себе шею,— это был его соперник Сергий Золотаренко. Теперь их дорожки сошлись у Орысиных ворот, и парни не здоровались и не разговаривали друг с другом. Но сегодня Тимко был особенно не в духе, и ему захотелось задеть Сергия, сорвать на нем зло.