Константин Лагунов - Начнем сначала

Кинув на стол только что полученный паспорт, Марфа спокойно и твердо говорит матери:

— Теперича, мама, прости и прощай. Ухожу.

— Как это? — не поняла мать, но угадала, что не шутит дочь. — Семь классов кончила и «ухожу». Жив бы был отец, не выговорила такое…

— Был бы жив отец — сам бы давно ушел. Не хочу за палочки хребет надсажать. Всякому… в пояс кланяться, в зубы заглядывать. Прощай, маманя…

Заплакала мать. Марфа тоже глаза кулаком потерла. Но когда обе чуть поуспокоились, дочь снова кинула тяжелое шершавое слово:

— Ухожу.

— Да куда ты собралась? Где и кто тебя ждет?

И секунды не колеблясь, она ответила твердо и спокойно:

— В Москву.

— В Москву?! Окстись! Ни в одном городе отродясь не была. Паровозу в глаза не видела, и на тебе — в Москву! Спятила, что ли?

— Присядем на дорогу. Чемодан у меня уже готов…

Поняв, что не осилить, не переломить, не переиначить, мать сломленно присела на старенький, жестью окованный сундучок и беззвучно, побито заплакала…

И как тогда, двадцать с лишним лет назад, Марфа проговорила негромко, но очень твердо и спокойно, как нечто давным-давно решенное:

— Уйду.

Отдать Максима? Так вот… Не поборовшись. Не набив той… Да она за него и с богом, и с чертом готова схватиться. И с этой неведомой, незнаемой блудницей… Ох, и помотала бы ей душу. Горька и солона оказалась бы краденая-то любовь. И Максима надо бы стегануть повдоль и поперек. Занесся. Сечет наотмашь по корешку, на коем сам же и произрос.

«Куда он без меня? С любой бедой, за любым советом — ко мне. Никого не снял, не сместил — не узнав, что думаю. Каждую речь свою сперва мне читает. И хоть сердится на мои поправки, а делает. «Государственная голова у тебя, Марфа». А сам государственную эту с плеч долой… А может, блажь? «Седина в бороду — бес в ребро». Под это самое ребро его и подцепить. Тряхнуть, чтоб блажь из башки вылетела, из сердца вывалилась. «Какая разница… Важно, что я ее люблю…» Разницы, конечно, никакой. На кого же все-таки променял? На кого?..»

Зацепила эта мысль за самое больное и так потянула, что у Марфы губы на сторону повело, а пронзительная синь больших, широко открытых глаз подернулась влагой. И советчицей. И помощницей. И нянькой. И мамкой. И любовницей… — всем была для него. Покой блюла. Авторитет подпирала. Каждое желание угадать и тут же исполнить норовила. Дочку в любви и почитании к отцу вырастила.

«Молодая, наверное, эта… Непременно молодая. Мужик, как к старости поворотился — и глазом, и сердцем, и руками к молоденьким тянется… Молодая-то взбодрит, подстегнет, петухом петь заставит. Либо тянись: подбирай брюхо, выгибай грудь, либо только глазом кусай… А ведь перебесится. Потуже узду подтянуть, тряхнуть как следует — скоро перебесится. Выпустит пар… Неуж силком мужика при себе держать стану? Канючить да вымаливать? Может, еще в горком заявление на него?.. По ночам выслеживать? Ворота мазать да окна бить у соперницы?.. Ну нет! Такого в роду Полевщиковых не бывало. Дурак Максим. Умотает его, уходит молодая-то… Не она, а он должен будет ублажать да потакать. Отдохнуть бы после трассы-то, посидеть, подумать — ку-уда там: развлекай да пестуй молодуху. Запарится. До сроку сковырнется. Поздняя да неравная любовь-то тяжела… Ловчу, однако. Сама себя перехитрить удумала. Не его — себя жалко. Другого и на дух не подпущу. Верно знаю: не подпущу. Полевщиковы бабы все однолюбки! Вот и усыхай с сорока. Он с молодухой молодеть, я — в одиночку стариться. Шиш! Дудки! Кликну сейчас подруг. Вместе такую стратегию разработаем — ахнет… Нет, подружки. Ни плакаться, ни жаловаться не стану вам. И Максиму пакостить… лучше головой в омут. Значит, и любовницу его не зацепи: по ней ударь — ему больно. Да и завистников, недругов у Максима пруд пруди. Им только намекни, дай на зуб — разжуют и выплюнут… Уйду. Погляжу сыздаля, как у него. Ладно да гладко — вовсе отойду, сгину. А порушится, закачает его — подопру…»

И чтобы не передумать, не казниться, не мучиться, схватила телефонную трубку, набрала номер.

— Юрий Николаевич? Здравствуйте. Да, я… Голубчик Юрий Николаевич, мне бы билетик на Москву, на утренний рейс. Да чепе там у родственников. Ага… Спасибо… И машину на аэродром… Ну-ну. Нет. Нет. Никаких проводов. Подружки проводят. Нет. Не беспокойтесь. Попрошу соседей. Присмотрят… До свидания.

Вот так.

И никакого мостика за спиной.

Некуда отступать.

Значит — вперед…

Сперва она уложила вещи.

Укладывала не спеша. Почти каждую вещь, прежде чем упрятать в чемодан, подолгу разглядывала, вертела, даже прикидывала к себе. Вещи-то, оказывается, только до поры немые копилки прожитого, а тронь, ворохни — и они заговорят, и припомнят давнее, позабытое — да как припомнят! — до мелочей. И какая погода в тот день была, и кто стоял или сидел рядом, и что было говорено. Вот в этом сарафане на рыбалку ездили. Сварили уху. Разыгрались, раздурачились. Затеяли игру в догонялки. Убегая от Максима, кинулась в реку и угодила в омут. Смех и грех… В этой юбке летала с Максимом в областной центр, там ему первый орден вручали…