Владимир Щербак - Буревестники

Вот почему Софья Максимилиановна подолгу сидела и вздыхала у зеркала, нередко бывала нервной, раздражительной; вот почему за полгода она сменила четырёх кухарок.

А ещё её беспокоили сыновья, ставшие особенно за последний год совсем взрослыми и… чужими. Ну, Григорий ещё ладно – студент Восточного института, в недалёком будущем дипломат или учёный, на худой конец журналист… А вот младший, Пётр, просто позорит её. Это же надо было додуматься – пойти в рабочие! Учился ведь паршивец неплохо, так нет – порядки ему в гимназии не нравились, закон божий ему, видите ли, противен… Бросил, хотя как она его умоляла, памятью отца заклинала!.. Всё бесполезно. «Хочу есть свой хлеб!» — заладил. Ну, ладно, хотела устроить его приказчиком в самый роскошный магазин Кунста и Альберса – ни в какую: «Я не лакей!» Устроила конторщиком к знакомому заводчику – через два дня сбежал: «Там скучно и противно!» И вот пожалуйста, сам устроился: в военный порт не то слесарем, не то токарем! Якшается там с разным сбродом, как ещё пить не начал… Нет, это просто в сознании не укладывается: её сын – рабочий! Перед людьми стыдно! Вот уж воистину в семье не без урода…

В дверь спальни кто-то осторожно стукнул, и когда вздрогнувшая Софья Максимилиановна раздражённо спросила: «Ну что там ещё?» — заглянула горничная Лукерья с испуганным лицом.

— Не спите ещё, барыня? Велели доложить, как явятся барчуки… Пришли обои. Ругаются чевой-то, как бы не выпимши…

— Ступай к себе! — холодно сказала Софья Максимилиановна и подумала: «Только этого мне ещё не хватало!»

Она встала, машинально окинув себя в зеркале, поправив кружева на груди, и вышла из спальни в тёмную гостиную. Неслышно ступая по коврам, она подошла к приоткрытой двери комнаты мальчиков. Они сидели каждый на своей кровати и спорили яростным шёпотом, полагая, что мать уже спит. А она стояла у дверей и смотрела на лица сыновей, освещённые лампой, стоящей на ночном столике.

Как они не похожи, даром что братья! Гришенька, её гордость, писаный красавец – белокурый, голубоглазый, стройный, пожалуй, несколько женственный, но в этом тоже есть своя прелесть. А Пётр – черноволосый, скуластый и весь какой-то угловатый, да ещё в этой косоворотке – мужик мужиком! «Вылитый папаша!— с досадой подумала Софья Максимилиановна. — И такой же неудачник!»

Пётр между тем говорил:

— …Ты так нападаешь на Назаренко, потому что чувствуешь, но не хочешь понять, что он прав! За нашей партией будущее, в то время, как вы, эсеры, повторяете зады народничества. Если перефразировать известную песню, то про вас можно сказать: вышли вы все из народников…

— Да! — с жаром отвечал Григорий. — И мы гордимся этим! У нас славные традиции! Были, конечно, ошибки, но их не бывает только у тех, кто ничего не делает. А сейчас, обогащенные марксизмом, мы на правильном пути. Землю – крестьянам! – один из наших лозунгов. Что он, по-вашему, не верен?

— Верен. Но уповать на одно крестьянство в нынешней революции нельзя. Пролетариат – вот сила! Самый революционный класс. И возглавит его борьбу не либеральная буржуазия, как заявлял ты на собрании, а РСДРП! Что касается крестьян, на которых вы основную ставку делаете, то здесь, на Дальнем Востоке, они, в отличие от запада России, вообще не представляют собой мощной силы – условия не те…

— А тысячи солдат? Это те же крестьяне, вчерашние и завтрашние! Они-то и пойдут за нами…

Подобные разговоры сыновей Софья Максимилиановна слышала не впервые, почти ежедневно, привыкла к ним и считала их своеобразной данью моде: сейчас все говорят о политике. Но для неё неприятным было узнать, что мальчики бывают на каких-то подозрительных собраниях. Их нередкие отлучки по вечерам она объясняла увлечениями молодости, девицами… А тут вот оно что! «Только этого мне ещё не хватало!» — вновь подумала она.

Она вошла в комнату. Братья, как по команде, замолчали, испуганно уставившись на мать.

— Уже полночь! — трагически начала Софья Максимилиановна, и можно было подумать, что далее последует: «А Германна всё нет!» — А вы только заявились. Какое бессердечие заставлять ждать и волноваться бедную старую мать! Трепать ей нервы, которые и без того истрепаны… Мне хочется кричать! — шёпотом закончила она.

Братья сидели молча, опустив головы.

— И потом, что это за собрание, на котором вы были?

— Ни на каком собрании мы не были! — быстро сказал Григорий.

— Подслушивать нечестно! — буркнул Пётр.