Владимир Савицкий - Записки ровесника

или:

Мало-помалу нянины песенки стали для меня своего рода противоядием от лицемерия и ханжества; они превосходно подготовили меня к пониманию очередной простейшей истины: все на свете можно толковать двояко — чисто и пошло.

И песни, и поговорки-присказки, которыми няня охотно пересыпала речь, какое-нибудь «чай пить — не дрова рубить», или «ешь, пока рот свеж», или «завидущие твои глаза» — это когда я просил сразу три котлеты вместо обычных двух, — или «на охоту иттить — собак кормить» (насколько привольнее было произносить «иттить» — ах, детство наше, детство! — чем монотонное «итти» или, еще того хуже, чиновничье «идти») — все эти отступления от штампов будничной речи как бы подключали меня, мальчугана, к таким областям жизни, к которым ничто другое, в то время, подключить меня не могло — ни книжки моих детских лет, ни сверстники, ни школа, куда я вот-вот должен был пойти.

Впрочем, в няниных устах и штамп оживал, начинал звучать увесисто. Взятая ею на вооружение популярная фразочка «факт, а не реклама», прекрасно отражавшая сверхделовую заостренность нашей тогдашней жизни, произносилась няней с таким вкусом, что на долгое время стала и моей любимой присказкой. Или: «тем лучше для нас — и для промфинплана».

Надо ли говорить, что чем старше я становился, тем старательнее отыскивал заложенный в няниных речениях смысл. Я верил им — ведь все это произносила няня. Пусть мудрость была не бог весть как глубока, но даже почти бессмысленная на первый взгляд фразочка «туда-сюда, не знаю что», которую няня особенно любила, заставляла меня всерьез размышлять над тем, из каких же элементов складывается эта таинственная «взрослая» жизнь, в которую я так рвался.

«Не знаю что…» — видно, и взрослому не обязательно все так уж досконально известно, как маме или тете Рите… Мамина сестра была к этому времени уже опытным врачом; ее влияние на маму, а значит и на всю нашу жизнь, было очень велико.

«Любопытство — не порок, но большое свинство» — значит, существует что-то, чего касаться не следует, держись и воздерживайся, не лезь в чужую боль…

Или вот еще: «красота — кто понимает». Кто понимает? А кто — нет? Страстно хочется быть в числе посвященных, тех, кто п о н и м а е т, кто умеет различить красоту там, где многие ее не замечают. Так?

Или: «все равно, да не ро́вно». Как это так? Не все одинаковое одинаково? Ведь казалось бы…

«Старость — не радость» — всё чаще за последние годы тревожит меня нянин грустный голос…

Что же касается песен, то, воспринимая сконцентрированный в нескольких строчках опыт многих поколений, я как бы связывался через толщу лет — пусть связь эта была непрочной, самой случайной, тончайшей, готовой в любой момент порваться, — я связывался с явлениями, до которых мне полагалось еще «дозревать» бесконечно долго (чтобы потом хватиться обо что-нибудь этакое, твердокаменное, без всякой подготовки). Крайняя необязательность этих неожиданных, возникавших через песню связей способствовала тому, что они не только не надламывали неокрепший организм, а, напротив, подкрепляли его рост, закаляли его, исподволь готовили к неизбежным и далеко не всегда простым и приятным встречам.

Исподволь — как это важно.

…Пропев вторую строчку популярной некогда песенки, няня продолжала с недоумением на меня глядеть.

Пришлось выложить все.

К моему сообщению няня отнеслась куда более серьезно, чем я ожидал. Она сразу поняла, что не в конфете дело — и для возчика, и для меня.

— А если бы он тебя догнал?

Такой нелепой возможности я себе, конечно же, представить не мог — меня догнать?! — но предположил все-таки, что ничего хорошего не вышло бы.

— Уж чего хорошего, — мрачно согласилась няня. — Уши бы оторвал, это по меньшей мере.

Я высказался в том смысле, что она не дала бы так надо мной надругаться.

— А что я… Он — в своем праве, — покачала няня головой.

— Почему?! — Я расценил позицию няни чуть ли не как предательство. — Это же не его конфеты?

— Пока не сдаст груз, он за все отвечает, — очень по-взрослому сказала няня; меня поразили не столько самые слова ее, смысл которых я понял крайне приблизительно, сколько та осуждающая — меня! — интонация, с какой она их произнесла.

Мы всегда были с няней заодно, против чего угодно, а тут она как бы отступилась от меня.