Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Диагора помолчал, пробуя на вкус варево. Затем продолжал:

— Спустя полгода я случайно узнал, что этот человек, которого лечил Мегакл, на всю жизнь остался хромым. Когда я сказал об этом Мегаклу, в ответ он только пожал плечами. «Ну и что? Просто мне попала в руки слишком толстая палка».

Дружный смех прокатился над озерной гладью. Ночные звуки все замерли, словно в недоумении. Даже лягушки прекратили на время свои болотные песнопения. Причудливые отблески огня играли на благородных сединах старого Диагоры. Или выхватывали из темноты могучее предплечье и кисть руки с разбитыми суставами, принадлежащие Стомию (такие руки бывают обычно у кулачных бойцов). Сверкала вдруг белозубая, ослепительная улыбка Тимана.

— В Олимпии появился Кокал. Я узнал об этом вчера.

Эти слова произнес Стомий. Асамон впервые услышал его голос, низкий и ровный, как гудение шмеля над цветущим лугом. Диагора поворотил голову.

— Кокал? Сиракузянин?

— Да.

— Он внесен в списки?

— Я видел там его имя.

Наступила пауза. Новость, сообщенная Стомием, кажется, произвела сильное впечатление. Даже на Мегакла. Колдуя над плошками, он ворчливо заметил:

— Это Минотавр, а не человек.

Остальные молчали. Только слышно было, как потрескивают в огне дрова. Наконец Диагора задумчиво произнес:

— Да-а. Будет побоище. Как в Истме, три года назад.

Асамон понял, что речь идет о кулачном бойце из Сиракуз, известном своей свирепостью. В афинской палестре рассказывали, что ударом кулака Сиракузянин — таково было его прозвище — легко проламывает человеку грудину, но не верил в слухи, и даже в то, что такой человек существует. Но, кажется, напрасно.

В это время Мегакл взялся за его раны, и Асамон тут же забыл про Кокала. Он лежал, стиснув зубы, чтобы не застонать и не обнаружить тем своей слабости.

Диагора был прав, когда говорил, что у Мегакла торбы набиты травами и снадобьями, самыми разными. От толченых зубов акулы и яда гюрзы, которым он лечил водянку, до трофейных амулетов из полудрагоценных и драгоценных камней. Асамон сам видел у него темно-вишневый лигирий — от слепоты и кровотечений, в оправе из тусклого серебра. Мерцающий в темноте «кошачий глаз», оберегающий от безумства, спасающий от чужой злобы и зависти.

Темный, как ночь, вериллий, предохраняющий от проказы и вшей, а кроме того, приносящий удачу путникам. Зеленый нефрит — почечный камень, хранящий от ударов молнии. Был у него также лунный камень, наделяющий обладателя даром предвидения, а женам облегчающий роды. Солнечный камень янтарь, и еще около десятка амулетов, которые, впрочем, мало помогли их бывшим владельцам, скончавшим жизнь на поле брани.

Мегакл сам, если возникала нужда, останавливал кровь. С помощью дикого плюща-ясенеца он выводил из тела застрявшие наконечники стрел. Умел зашить товарищу распоротый живот сухожилием, вырезанным тут же из ноги поверженного врага. Он умел вправить сустав, очистить от гноя и грязи запущенную рану, а затем сварить настой и залечить рану в три дня. Он мог снять боль и вылечить животы, расстроенные протухшей пищей, избавить от речной слепоты, растворить камни в почках и удалить бельмо. Долгие годы походной жизни научили его многому.

В ночном воздухе распространился тонкий аромат крепкого пальмового вина, которое в Египте употребляют для своих целей бальзамировщики.

Наставник промыл вином порезы на спине и плечах Асамона и наложил сверху содержимое плошек. Перевязал. Мелкие ссадины и разбитую бровь густо смазал янтарной смолой пихтового дерева, смешав ее со смолой кипариса, а сверху присыпал пеплом, чтобы грязь не смогла к ним пристать. Затем он дал мальчику выпить коричневый, терпкий настой и набросил на него хлену.

От ужина Асамон отказался. Его неудержимо потянуло в сон, и он не помнил уже, как добрался до повозки и тотчас уснул, едва опустив голову на рогожи.

…Наутро он проснулся от толчка и скрежета камней под колесами. Через прореху в пологе было видно, что повозка катит по безводному каменистому руслу, усыпанному крупным галечником. Колея за ними едва просматривалась. Похоже, Диагора и Мегакл, желая избежать толчеи, устроили ночлег в стороне от общего движения.

Асамон чувствовал себя превосходно. Но дремотное состояние исчезло без следа, едва события вчерашнего дня вновь всплыли в его памяти, Он долго лежал так, мрачный, весь погрузившись в раздумья. Прежняя его любимая мысль — «истина там, где победа», такая простая и бесспорная еще вчера, сейчас вызывала в нем отвращение. Что мог он найти общего между истиной и победой? Только то разве, что победитель всегда прав? По сути, один лишь страх… Победитель — это не обладатель правды, а обладающий правом, взятым силой. Или с помощью обмана. И больше ничего.