Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

Узнали?

— Узнала, Петр Васильевич, так вас зовут? — она отбросила пальцами волосы, упавшие на лоб. — Кого-нибудь встречаете?

— Вас, Надя.

Она удивленно подняла брови.

— А Костя?

— Он на корабле. Очень занят по службе. Вы уж не сердитесь. Давайте ваш чемодан.

Они прошли по сопке совсем немного, и вдруг Надя остановилась.

— Извините, мне плохо…

Петр внимательно посмотрел на нее. Лицо девушки стало бледным.

— Что с вами?

— Так… Ничего… — Она отошла в сторонку к дереву, уперлась в него рукой.

«Укачалась в поезде», — решил Петр и в душе усмехнулся. До чего же слабые существа женщины! Но каково было его удивление, когда она сказала:

— А мы с Костей еще не повенчаны… Заругают нас?

«Она ждет ребенка!» — догадался Петр, и так ему стало жаль ее, что он ласково взял девушку под руку и осторожно повел по склону сопки. Дом уже виднелся на невысокой горке, откуда хорошо проглядывалось море.

— Костя знает? — спросил Петр.

Она не стесняясь ответила:

— Откуда ему знать? Сама только на днях почувствовала…

Петр подумал, как, должно быть, любит она Гончара, если на такое решилась. Ведь еще. и не поженились. А вот Лена не захотела иметь детей.

— Только вы Косте — ни слова, я сама скажу, — нарушила Надя его мысли.

Вернувшись на корабль, Петр не хотел видеться с Гончаром — он боялся, что проговорится. И смешно и досадно. Но Грачев был человеком слова. Как-то все по-глупому получилось, зря он утром не отпустил матроса. Но кто знал, что вот так все обернется?.. После обеда Петр не лег отдыхать, а мучительно думал, как поступить с матросом? Ведь Надя с дороги и в таком положении… Наконец он дотянулся до кнопки звонка и через рассыльного вызвал Гончара к себе. Петр вспомнил, что недавно матрос просился сходить в фотоателье за карточками.

— Их никто еще вам не принес из города?

— Никак нет.

— Ну вот что, — Петр протянул матросу увольнительную. — И, пожалуйста, сходите к Наде, я прошу вас…

Человек всю жизнь хранит память о море. Она — в его рано поседевших висках, в строгом, чуть опечаленном лице, избитом штормами и бурями. И даже в морщинах — глубоких и неровных, как борозды пахаря на ржаном поле.

Море вошло в человека и поселилось где-то в сердце, как входит непрошеным гостем любовь — тревожная и сладкая, а потом бередит душу подобно ране, не успевшей затянуться.

Море — это соль на губах. И тревожные дороги юности.

Море — это испытание на совесть. На выдержку и характер.

Море, оно разное. Бывает и таким… Проснется на его мрачной, холодной глубине вулкан, и пойдут волны. Громадные и зеленые, как гидры, они опрокидывают корабли и рыбацкие суда, с ревом выбрасываются на берег, все крушат на своем пути. Металл не выдерживает на прочность. А человек может устоять. Потому что он — человек!..

Грачев не узнал голоса Серебрякова, потому стал переспрашивать, кто отвлекает его от дела. Но когда капитан 2 ранга совсем открыл дверь и бесцеремонно шагнул в каюту, он вскочил со стула, вытянул руки по швам:

— Извините, товарищ командир, не расслышал.

А тот, будто и не замечая его растерянности, спросил:

— Радиолампы получили?

— Никак нет… — Лейтенант замялся.

У Серебрякова качнулись усы:

— Доложите подробно!

Грачев объяснил все, как было. Склад закрыли на перерыв, мичману следовало подождать, а он ушел домой.

— Разберитесь, — сухо сказал Серебряков. — Это серьезное упущение, и, замечу, не Зубравина, а ваше.

«Мичман дал маху, а я виноватым оказался», — сердился Грачев, шагая по палубе.

Зубравина он застал в рубке. С горечью бросил:

— Досталось мне за лампы…

— Ольга чуть в постель не слегла, сердце… — отозвался мичман.

Грачев усмехнулся:

— Женам что, им бы только мужа под боком держать.

— Вы, товарищ лейтенант, мою Ольгу не троньте, — загорелся Зубравин. — Ни к чему упреки.

— Помолчите, мичман! Я этого не люблю.

Весь день Грачев был хмурый и все не мог простить мичману его оплошность. Надо бы с недельку подержать его на корабле. Эта мысль показалась Петру настолько правильной, что во время обеда в кают-компании он высказал ее Серебрякову:

— Пусть посидит. Море, видно, его к себе не привязало…

Серебряков нахмурился:

— Кусаешься, лейтенант! С людьми так нельзя. Вот тебя сыном волны прозвали. А ты всего-навсего у нервов на привязи ходишь. Эмоциональная личность! Нарушение нарушению рознь. Зубравин мог бы и не приходить на корабль — жена ведь в постели? — капитан 2 ранга ждал, что ответит Грачев. А тот переминался с ноги на ногу, растерянно потирая и без того блестевшую пуговицу кителя. — Рубишь сплеча. Крылова выгнал из каюты. Если с твоей меркой подходить к людям, то тебя за ту непринятую радиограмму следовало суток на трое отправить на гауптвахту… Послал Зубравина на склад, а он к жене подался. Нарушение устава налицо.