Александр Золототрубов - В синих квадратах моря

— Вижу торпеду, правый борт 45…

Адмирал Журавлев спросил Серебрякова:

— Как фамилия матроса? Кузнецов? Объявить ему десять суток отпуска. Молодцом парень, у него не глаза, а перископ. Так далеко заметил.

Корабль подошел к торпеде. Она поплавком болталась на волнах, выставив свой красный, как помидор, нос. Подняли ее на борт. Савчук вынул регистрационный прибор.

— Ну как? — спросил его Серебряков.

— Надо обработать осциллограммы, проявить пленку. А вообще-то детище радует меня, пока дефектов не вижу. — И, взглянув на капитана 2 ранга, спросил: — Разрешите навестить в лазарете Грачева?

— Пожалуйста, я только был там… Что? Зря разрешил Грачеву лезть на мачту? — Серебряков засмеялся. — Разве его удержишь? Сам он рванулся. Самочувствие хорошее. А вот Коржов в тяжелом состоянии. Волна бросила его на борт, ушибся головой.

— Серьезно? — спросил Савчук.

— Очень, как бы не было сотрясения мозга, — вздохнул Серебряков.

Он уже дважды заходил в палату к Грачеву. Петр лежал на койке неподвижно, тупо смотрел в белый подволок и думал о чем-то своем. Серебряков тихо прикрыл дверь, присел рядом.

— Ну как?

Грачев повернул к нему лицо, в улыбке растянулись губы:

— Тряхнуло на мачте…

Серебряков теперь мысленно стегал себя за то, что разрешил лейтенанту лезть на мачту. Но в ту решающую минуту ему показалось, что Грачев струсил, что тот его первый бросок к мине — просто случайность, в которой вышел победителем не он, а Крылов. А когда Грачева закачало на мачте, Серебряков чуть не задыхался от волнения.

— Петя, ты уж извини, строго я… — начал было он, чувствуя, как дрожит голос.

Грачев тихо отозвался:

— Вода колючая, а так ничего… — Он приподнялся на локтях. — Скажите, Евгений Антонович это видел? Стыдно…

Серебряков тронул его за плечо:

— Савчук все понял… А ты… ты не горюй. Я в обиду не дам. Корабль — твое жилье, и не надо отчаиваться, Петя. Не надо. В морях наши дороги.

Крылов никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, и его охватывало отчаяние. Он вновь и вновь осмысливал то, что случилось. Лейтенант Грачев помог ему в трудную минуту, а он… Игорь приподнялся на койке. Постой, так он же кому-то докладывал об антенне! Ну, конечно же, флаг-связисту! А тот— „антенна крепко держится, не лазьте больше“. Не знает адмирал, как нечестно поступил Голубев. И Грачев не знает. Никто не знает. Никто! Только двое: он и флаг-связист. Голубев завтра уедет, все останется шито-крыто.

Крылов повернулся на спину, угрюмо глядя в белый подволок. „Ты, Игорь, совесть свою продал. Дешево же с тебя Голубев взял. Ты засыпался на испытаниях. Голубев это скрыл. Ему бы только скорее уехать;..“

В кубрик кто-то спускался. Крылов выглянул из-под одеяла. Замполит. Что ему надо? Игорь услышал, как Леденев тихо спросил дневального:

— Где Крылов?

— Третья койка справа. Разбудить?

— Пусть отдыхает.

И ушел. Крылов спрыгнул с койки, мигом оделся и выскочил на палубу. Дневальный удивленно пожал плечами.

Леденев сидел в своей каюте.

— Моя тут вина, — хрипло заговорил Игорь. — Я доложил флаг-связисту, а он… он сказал, что и так сойдет, не надо лазить на мачту.

Леденев встал:

— Спасибо, Игорь. Иди спать.

Леденев сошел на соседний корабль, где находился штаб, и постучался в каюту адмирала.

— Разрешите?..

В круглое окошко иллюминатора Грачев видел море. Оно было тихим, робким. Пять суток в море, трое из них — в корабельном лазарете. Петру казалось, что на корабле только и разговоров, что о нем. Наверное, Серебряков больше других недоволен. Петру виделось его строгое шершавое лицо с морщинками у глаз, черные усы, слышался ворчливый голос. „Море бесится, а ты ему свои зубы покажи“.

Петр достал из ящика стола свою записную книжку и, открыв чистый листок, записал: „Море соленое, кусается“.

Еще там, в Ленинграде, Лена подтрунивала, зачем он ведет записи. Не думает ли издать их по примеру великих людей?

Листки исписаны мелким почерком. Он вновь читает их:

„Если они идут в атаку, то с тем, чтобы опрокинуть врага во что бы то ни стало. Если они в обороне — они держатся до последнего, изумляя врага немыслимой, непонятной ему стойкостью.

И когда моряки гибнут в бою, они гибнут так, что врагу становится страшно; моряк захватывает с собой в смерть столько врагов, сколько он видит перед собой“.

(Л. Соболев)

„Море тоже умеет ненавидеть“.

„Кто такой Крылов? Остряк. Грубиян. Но есть в нем что-то такое… Он как-то с ехидством спросил: „А что, жена не едет? Куда уж ей студеный Север, Невский лучше“. Я готов был ударить матроса. А вдруг он окажется прав? Самая большая боль — это напрасно обидеть человека“.