Яков Липкович - И нет этому конца

Порой наша память необъяснимо избирательна. Я не знаю, почему иногда напрочь забываются вещи, которые когда-то были для тебя важными и существенными, и помнится какая-то частность, какая-то случайность. Взглянуть бы и забыть. Ан нет, самому себе на удивление зарубцевалось на всю жизнь.

Около небольшого скверика, прислонившись к решетке, стояла девушка. Она была красива своей юностью, своим нежным, милым и чистым обликом. Одета она была по моде тех лет, кажущейся сейчас смешной. Помню пальтишко из простенького материала, розовый батистовый шарфик, который она задумчиво перебирала тонкими пальцами, а на голове — венок белокурых кос, прикрытый крохотной шляпкой. Девушка стояла, чуть склонив голову набок. Возможно, она слушала прелюд Шопена, который доносился откуда-то издалека. В руке у нее я заметил изрядно потрепанный самоучитель игры на фортепиано. Кого она ждала? Подругу? Родителей? Паренька, которому нравилась? Не знаю. Тогда меня это не интересовало. Я торопился к другой девушке, которую считал своей невестой и которую давно и основательно забыл. А вот ее, стоящую у ограды сквера, помню. Но почему? Почему? Может быть, она ждала меня?

Я был на волосок от смерти. Все началось с того, что я самым банальнейшим образом нарушил правила уличного перехода. Дорога с обеих сторон была сужена автобусными остановками, к которым как раз подходили автобусы. И в этот тесный просвет, в середине которого неожиданно оказался я, неслись навстречу друг другу с большой скоростью две машины — огромный «МАЗ» и «Волга». Они уже не могли ни свернуть, ни остановиться. Только пройти совсем рядом, с крохотным запасом в несколько сантиметров. Но там — в этом запасе — находился я. И тогда я закрыл глаза и целиком положился на случай. Я был совершенно спокоен. Сердце у меня билось не чаще обычного. Я не думал ни о смерти, ни о своей роковой опрометчивости. Я вообще ни о чем не думал. Я был уверен, что ничего не случится. Я постиг эту важную, очень важную для себя тайну не рассудком, не опытом, которые уже ничем не могли мне помочь, а всем своим существом, каждой своей клеточкой. Я не знаю, на что я рассчитывал: на искусство ли шоферов, на свою ли везучесть или просто на чудо — не знаю. Но случилось невероятное. Машины прошли, не задев меня. По лицу лишь больно ударил тугой и хлесткий воздух от промчавшегося «МАЗа», и где-то совсем близко за спиной прошуршала «Волга».

Так — в который раз (если вести отсчет с далеких военных лет) — мне подарили жизнь!

Ах, об этом уже столько писали! Да, да, у каждого человека должно быть хобби — увлечение каким-нибудь посторонним делом. Например, коллекционирование. Но чем глупее и бесполезнее оно, тем добрее и снисходительнее к нему окружающие. И вот один рыщет повсюду в поисках значков, другой — ресторанных меню, третий — винных этикеток. Как на дрожжах растут коллекции, которые уже загодя объявляются газетчиками, падкими на сенсацию, достоянием народа. Ох как многолик мир мещанина! Человек, не нашедший себя в главном, определяющем его как личность, сломя голову бросается утверждать себя на боковых дорожках жизни. И тратится время, и тратятся силы на совершенно пустое занятие.

Я не против собирателей книг и картин, пластинок и нот, которые нужны им для работы. Перед лучшими из них я преклоняюсь. Впрочем, я знаю библиофила, собравшего огромную — в пятнадцать тысяч томов — библиотеку, но прочитавшего из нее всего двести — триста книг. Человек маленький, жалкий, он, стремясь компенсировать неудачу всей своей бессмысленно и мелко прожитой жизни, задался целью хоть в этом переплюнуть других.

Как мало отпущено времени каждому из нас, чтобы раскрыть себя в главном, сделать что-нибудь стоящее, — и страшно отдавать часы, дни, годы на оглупляющие детские забавы.

Почерк человека. Как он формируется? Думаю, меньше всего на него влияет школа. В первых классах дети учатся правильно писать буквы и пишут почти все одинаково, так, как того требует Нинпална. Спустя некоторое время, когда написание букв становится машинальным, на почерк начинают влиять темперамент ребенка, его отношение к труду и обязанностям, общий культурный уровень семьи. Значителен элемент подражания лучшим ученикам, любимым учителям, родителям, друзьям. Идет заимствование отдельных понравившихся букв, манеры. Я уверен, что почерк детей зачастую повторяет почерк родителей, и совершенно не удивлюсь, если мне скажут, что какие-то особенности письма унаследованы мною, например, от деда или даже прадеда. Когда мне на глаза попадается почерк, в котором слишком много завитков и украшений, я не ошибусь, если скажу, что в жилах автора течет кровь еще дореволюционных писарей и чиновников. Там же, где почерк прост, стремителен и экономен, — ищите военную косточку!