Яков Липкович - И нет этому конца

— Девушка, можно вас? — из густой сетки рубцов на нее смотрели усталые, с покрасневшими веками глаза старого киношника.

Она подошла.

— У вас не будет чего-нибудь попить? — спросил он.

— Вам лимонад или минеральную?

— А минеральная у вас какая?

— Наша, местная. Я погляжу, кажется, осталось несколько бутылок нарзана.

— Тогда одну нарзана.

— А нам, синьорита, бутылку лимонада! — потянулся к ней молодой киношник, на минутку оторвавшись от своей белоснежной финтифлюшки.

— Сейчас принесу, — сказала бортпроводница. И уже на пути в хвост самолета обернулась и неприязненно повторила: — Сейчас.

Последнее прозвучало у нее, как «ничего, потерпите», и относилось исключительно к этой стихийно возникшей парочке. К старому киношнику у нее претензий не было.

В багажном отделении некуда было ногу поставить. Бортпроводница включила свет. Пропавшую ручку она увидела сразу. Та действительно лежала на ящике. Ну и обрадуется командир! Все-таки память…

Бортпроводница двинулась в сторону салона, и вдруг все под ногами заходило ходуном. Девушка ухватилась за ручку дверцы…

Что это? Неужели что-то с двигателями?

Затем самолет резко накренило, и бортпроводница едва удержалась на ногах…

Господи, что это такое?

Она должна бежать туда, к ребятам!

Но тут же опомнилась. Мчаться через весь салон сломя голову? Да одним этим она вызовет панику!

И девушка медленно, неторопливо, словно ничего не произошло, слегка балансируя в проходе, двинулась в обратный путь…

К ней обращались, ее спрашивали встревоженные пассажиры:

— Что случилось? Что там стряслось?

Она отвечала, стараясь казаться спокойной:

— Ничего страшного. Попали в воздушный поток.

Она чувствовала, что ей верят и не верят. Молча переглянулись сидевшие рядом седой киношник и молодой начальник. Внимательно смотрел на нее старик профессор. Конечно, мало-мальски сведущий человек сразу сообразит, что воздушный поток тут ни при чем. А ведь это люди не простые — ученые…

Когда до кабины осталось всего несколько шагов, она поняла, что самолет идет на одном моторе…

Неужели это ее последний рейс? После стольких лет спокойной и удачливой работы в небе? И не только ее, но и всех этих людей, и ее товарищей по экипажу? Даже этого крохотного существа?

Но она по-прежнему шла не торопясь. Она не имела права торопиться…

Конечно же, бортпроводница сказала первое, что ей пришло в голову. Нет, он нисколько не осуждал ее. Наоборот. Даже мысленно похвалил. Она говорила заведомую неправду, чтобы они раньше времени не прощались с жизнью. А времени им, возможно, отпущено не так уж и много. В чем другом, а в моторах он разбирался. Почти так же, как в кинокамерах. Ну, не так же, но достаточно хорошо. Два года водить «тридцатьчетверку», год — тяжелый ИС-1 и двадцать лет собственный «Москвич» — это что-то да значит! Во всяком случае, он ясно слышал хлопок отключенного двигателя…

На его стороне мотор работал. Следовательно, «вырубили» правый. На одном двигателе самолет далеко не уйдет. Но и посадить его почти невозможно. Кругом сопки и тайга. На многие сотни километров. Все теперь зависит от пилота. Найдет правильное решение — они будут спасены. Растеряется — хана!..

Впрочем, он пожил достаточно, чтобы предаваться излишнему отчаянию. Так уж устроена жизнь. Рано или поздно человек должен уйти. Где же произойдет это — дома ли, в постели, или в небе, на высоте четырех с половиной тысяч метров, — не столь важно. Жаль только, что так и не удастся пожить в свое удовольствие — еще не дряхлой развалиной выйти на пенсию и вволю побродить по родным местам. Поснимать разных зверушек, птичек, жучков. Восход и заход солнца. Какие-нибудь бытовые сценки. Детские мордашки крупным планом. Просто так, для себя. Чтобы ничего такого не ждать. Ни о чем таком не думать.

Но и этой малости, очевидно, ему не суждено.

Он, в общем, спокоен. Но, может быть, это спокойствие в нем, пока есть надежда? А не станет ее, не случится ли как тогда, в сорок первом, когда он, семнадцатилетний мальчишка, маменькин сынок, потеряв голову от страха, забился в угол траншеи и сидел там, пока другие ходили в контратаку? Правда, этого не заметили: контратака сразу захлебнулась и в его траншею уже никто не вернулся. Но едва до него дошел весь ужас содеянного, он бросился искать своего командира отделения, чтобы признаться ему во всем. Тот молча выслушал и сказал: «Ладно, пойдем вместе!» И когда снова прозвучала команда: «Вперед! За Родину!» — они побежали с винтовками наперевес рядом. Командира отделения тогда убило, а его только ранило. И хотя он вроде искупил свою вину, он еще долго в госпитале скрипел зубами от ненависти и презрения к себе…