Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

— Нет. Хотя погоди… Однажды во время моего дежурства на кухне он подошел ко мне. Ну, человече, если ты не врешь, значит, родился в сорочке. Скажи-ка мне, Леви, да не бойся ты, ради бога, мне это важно знать: ты еврей?

— Моя фамилия Лев.

— Знаю. Вчера, когда ты спал, приходил фельдфебель, тот, с которым мы тогда вместе стояли на посту. Твоя фамилия ему кажется подозрительной. Понятно? Сам по себе он вовсе не плохой человек, да только вот фельдфебеля получил совсем недавно, а новая метла, как известно, чисто метет… Предупреждаю: сегодня вам придется пройти медицинское освидетельствование. Скажи, Леви, могу я тебе, камрад, чем-нибудь помочь?

Хотя слово «камрад» прозвучало тепло и сердечно, я все никак не могу забыть, что на нем серо-зеленый мундир. И если бы не широкая, открытая улыбка, он бы узнал от меня не больше, чем от той стенки, к которой прислонил свою винтовку.

— Помоги, камрад!

И, сам испугавшись вырвавшегося признания, тут же добавляю:

— Моя фамилия Лев.

Почувствовав мое замешательство, он взволнованно спрашивает:

— Еще кто-нибудь об этом знает?

— Нет.

— А тот, твой приятель, педагог, тот знал?

— Да.

Гюнтер надевает очки, нервным движением снова срывает их, вытирает стекла, жмурит близорукие глаза, а с его лица не сходит выражение крайнего недоумения.

Мое недоверие развеялось окончательно, когда он мне крепко пожал руку и торжественно, как клятву, произнес:

— Спасибо. Если мне не суждено погибнуть, до конца своей жизни буду гордиться, что ты доверился мне…

Гюнтер ввел меня в вахтерку, дал кусок хлеба с маслом. Сам он встал у дверей и с видом человека, занятого важным делом, стал усердно чистить замок ружья.

В Могилевском лагере у врачей была крыша над головой. Они вовремя получали свою порцию баланды, свою пайку хлеба, их не гнали на тяжелую физическую работу. Кроме обер-арцта — приставленного для надзора за нашим лазаретом ефрейтора Леона, никто из немцев не осмеливался сунуть нос в лазарет — боялись заразных болезней, а если же кто-нибудь из охраны и врывался, Леон его немедленно выпроваживал. И тем не менее врачи были такими же пленными, как все остальные.

Здесь же, в крепости, мы увидели совсем других русских врачей: из-под распахнутых халатов выглядывали новехонькие серо-зеленые мундиры, а на плечах топорщились немецкие офицерские погоны. Один — пожилой, низкорослый, лысый, с большими торчащими ушами; второй — средних лет, русый, почти белобрысый, с холодными голубыми глазами — очень смахивал на немца.

Лысый обратился к Аверову:

— Вы врач? Ваша специальность?.. Ах, так, вы вовсе не врач! По какому же праву вы носите повязку с красным крестом?

Аверов ответил вопросом на вопрос:

— Разрешите узнать, как к вам обращаться?

Доктор смерил его глазами с головы до пят.

— Я Крамец, главный врач зондерлазарета, который вы будете ремонтировать. Конечно, если я вас возьму. Потом я вас, возможно, оставлю на работе в моем лазарете. Меня вы должны называть «господин гауптман».

Последние слова он произнес с гордостью.

— Господин капитан, я…

— Капитаном медицинской службы, — перебил он Аверова, — я был когда-то в вашей Красной Армии. Там я был вынужден лечить комиссаров и евреев. Здесь перед вами немецкий гауптман, запомните это!

— Простите, господин гауптман. Я не комиссар и не еврей, я зоотехник и повязку с красным крестом ношу потому, что был старшим санитаром в Могилевском лазарете. Все они, — показал он на нас, — опытные санитары.

— Разрешите, господин гауптман, — вмешался Шумов, — среди них я единственный со специальным медицинским образованием.

— Вот как? С кем имею честь? Вы академик или всего-навсего профессор? Ах, вы, оказывается, кончили в армии курсы санитаров? Великолепно. Так вот, запомните: медицинское образование здесь имеют только двое — Анатолий Леонидович и я! Вы, уважаемые господа, будете носить воду, глину, кирпичи, известь, убирать мусор. Завтра, например, вы засыплете старую уборную. А теперь, будьте любезны, раздевайтесь.

Напрасно Казимир Владимирович боится снять сорочку. Глупости! Гауптману не нужно его тряпье. Страшно мне. Не было бы хоть так ослепительно, так невыносимо светло.

Стою в углу, прикрываясь одеждой. Если бы я мог забиться в какую-нибудь щель! Доктор заглядывает Аверову в рот, считает зубы, щупает мускулы, нагибается, будто не знает, что у пленных не может быть венерических заболеваний.