Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

— Ты знаешь, что тебя ждет?

— Меня расстреляют, а ты здесь умрешь от голода, холода и побоев.

— Не кричи, — перебил он меня, — слушай, что тебе говорят. Тут евреев не расстреливают. Смотри туда, видишь, вон за теми бараками глубокие ямы, это были когда-то картофелехранилища, потом в них свозили нечистоты. Туда тебя бросят, и там ты будешь стоять по шею… Я врач и могу поручиться, что за одну ночь ты не умрешь. Слышишь, как они кричат, слышишь? — Он потянул меня за руку.

Да, я действительно услышал, но, кроме того, и увидел… увидел Пименова и Сергеева, неотрывно смотревших в распахнутую дверь.

Пока доктор говорил, полицай стоял, не трогаясь с места, но, как только тот взял меня за руку, полицай оттолкнул его.

— Отойди! Тебя это дело не касается, — буркнул он. — Не отойдешь, начальника позову.

— Следующий! — донесся голос белогвардейца.

Пименов и Сергеев приблизились на несколько шагов. Когда полицай отвернулся, я им кивнул головой и сделал рукой знак, чтобы не уходили. Они, кажется, поняли.

«Если полицай от меня не отстанет, — решил я, — удавлю его, а то вцеплюсь и утащу вместе с собой в яму, и тогда меня застрелят».

Последний пленный вышел из комнаты, когда уже стало темнеть. Белогвардеец, видимо, устал.

— Отведешь их сам, — приказал он полицаю.

Я шел последним. Все пленные были уже в бараках. Я попытался отстать и вдруг увидел: наперерез нам быстро шел Сергеев, за ним следом Пименов. Николай поравнялся с полицаем, и я услышал:

— Этого парня отпусти, — Сергеев показал на меня.

— А если не отпущу?

В то же мгновение полицай упал как подкошенный. Я знал силу Николаева удара. Надо полагать, не так-то скоро полицай придет в себя.

Мы бежали что было сил.

Попытались втиснуться в один барак, в другой — напрасная затея. Вплоть до самых дверей они так набиты людьми, что некуда ногу поставить. Запыхавшиеся, бросились мы к бараку, откуда только что вышло несколько человек: они прислонились к стене, глубоко и жадно вдыхая холодный, свежий воздух.

— Еще немного, и я задохнулся бы там. Лучше тут помереть, чем вернуться в барак, — громко жаловался один из них.

Где-то позади раздался протяжный свист. Сергеев решительно направился к входу и гаркнул:

— А ну-ка, полундра, расступись, дай дорогу пехоте!

С тех пор как мы в плену, у Николая впервые такое приподнятое настроение. Он счастлив, что так удачно провел освободительную операцию. Видимо, не мне одному придавало мужества сознание, что дружба победила смерть, такую страшную смерть…

В глубине барака немного просторнее. Мои друзья обливаются потом, а у меня все еще зуб на зуб не попадает от внутреннего озноба.

— Глядите, — Сергеев показал рукой вверх, и мы задрали головы.

На стропилах под самой крышей сидели полуголые люди и искали вшей; из огромной плетеной корзины, подвязанной веревкой к балке, торчали две босые ноги, — как человек туда забрался и как оттуда выберется, уму непостижимо. Воздух такой тяжелый и спертый, что мы вынуждены остановиться и передохнуть. Да, пожалуй, сейчас уже можно остановиться; раньше следующего дня нас тут никто искать не станет. Мы уселись в самом дальнем и темном уголке. Отдышавшись, Николай поднялся.

— До моего возвращения не уходите отсюда.

— Ты куда?

— Раздобыть ему амуницию, — произнес Сергеев так, словно собирался зайти в ближайший магазин.

Пименов накинул на меня свою шинель и стал растирать мне ноги.

— Скажи на милость, — удивился он, — а я думал, они у тебя обморожены. Ты не заметил, — Пименов понизил голос, — остальные успели разбежаться?

— Нет, не заметил, — ответил я.

— О чем ты говорил с тем парнем, в ватнике?

— Я узнал, что его фамилия Клейнман, он шофер и работал до войны где-то под Киевом.

— Когда его уводили, мы с Колей пошли следом. Им так и не удалось живым бросить его в яму — он сопротивлялся, пока не застрелили. Так ты говоришь, Клейнман его фамилия, — у Феди заблестели глаза. — Запомню, обязательно запомню.

Пименов не сомневался, что полицай от Колиного удара не оправится. А если да? Оставаться в этом лагере опасно. Необходимо во что бы то ни стало выбраться отсюда, и это, кажется, возможно: здесь, по рассказам, каждый день формируются колонны, отправляемые на запад.

Решили, что я за баландой становиться не буду, к утру переберусь в угол, где лежат больные дизентерией, и не высуну голову из-под шинели, пока друзья не окликнут меня по имени.