Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Я вижу: по дороге несется тупорылый автобус с гитлеровцами. На переднем сиденье, подперев кулаком подбородок, дремлет офицер. Вдруг шофер изо всех сил дергает на себя тормозную ручку, автобус, покачнувшись, резко останавливается, и господин обер-лейтенант стукается лбом о металлическую перегородку кабины.

— Zum Teufel! — вскрикивает он в ярости, и глаза его сверкают, как у кошки в темноте.

К черту так к черту, но с тепленьким местечком хочешь не хочешь, а придется расстаться: ведь надо установить, что произошло. Солдат, сытых и самодовольных, это пока мало волнует, — подумаешь, лопнула камера! Чтоб заменить ее, требуется минут пятнадцать — двадцать, самое большое — час, как раз можно успеть размять затекшие ноги и сходить по нужде. А вообще-то чем больше, тем лучше, спешить им некуда, фронт — это тебе не курьерский поезд, попасть туда всегда успеешь… Однако так могут позволить себе думать простые солдаты, но не господин обер-лейтенант. Хотя гнев яркой краской бросился в лицо, ему кажется, что на лбу уже выросла шишка величиной с добрый талер — он сдерживает себя. Он должен быть осмотрительным, он, который сделан совсем из другого теста, чем простые солдаты, обязан смотреть куда дальше и глубже. Он слишком хорошо знает, что на фронте важна каждая минута, и если ему приказано явиться туда-то и туда-то точно в указанное время, должен этот приказ выполнить, чего бы это ни стоило…

В ушах не отзвучал грохот первого взрыва, когда раздается второй, третий — они еще сильнее. Это лопнули камеры тяжело нагруженных грузовых машин.

— Господин обер-лейтенант! — навытяжку перед ним стоит шофер, голос его дрожит от волнения. — На дороге кто-то разбросал острые куски железа. По всей вероятности, недавно: погода ненастная, а заржаветь они не успели.

Хотя обер-лейтенант и знает, что шофер человек бывалый, на фронте не первый день, его охватывает страх. А что, если этот неведомый «кто-то» не только разбросал «колючки», но и заминировал дорогу, придорожные канавы, поле? Что, если он прячется где-то рядом и следит за ними, выжидая, пока соберется вся колонна? Ведь не видно ни зги — непроглядная осенняя ночь плотно укрыла все вокруг черным одеялом. В такую пору только волкам рыскать…

«Zum Teufel!» — попробуй проникни в эту неприступную крепость молчания, в эту зловещую, подстерегающую тебя тишину! Уж лучше сидеть в окопе, даже идти в атаку — там по крайней мере видишь врага, там и солдаты могут заслонить тебя от пули, от осколка. А тут чувство такое, словно идешь по тонкому льду… Нет, он не хочет умирать, не для того он прошел столько по дорогам войны, чтобы здесь, под Москвой, которая вот-вот падет под сокрушительным ударом доблестной немецкой армии, сложить свою голову! Что же делать? На солдат особенно рассчитывать нечего — вон они, сбились в кучу, как стадо баранов на бойне, хоть бери и делай из них мясной фарш… А раз так, он прикажет унтер-офицеру — на него-то можно положиться, — да, прикажет выстроить одно отделение двумя шеренгами, и пусть шагают плечо к плечу, ногами ощупывая дорогу, а еще две группы пусть обследуют дорогу с обеих сторон и охраняют ее.

По цепи передают: обнаружено еще тринадцать колючек. Тринадцать… проклятье! Несчастливое число! Затем сообщают: примерно в трехстах метрах от дороги находится какое-то здание, вокруг которого происходит какое-то движение…

Ясно! Теперь обер-лейтенант уже абсолютно уверен, что там засада. Долг свой он всегда выполнял, выполнит его и на сей раз. И обер-лейтенант приказывает открыть в направлении здания массированный огонь. Он не знает, что здание это — тот самый сарай, откуда обстреляли нас немцы, чья задача, по всей видимости, отрезать путь красноармейцам, пытающимся выйти из окружения. Обер-лейтенант не сомневается, что те, в здании, отступят. Может, так оно в конце концов и будет, пока же они отвечают огнем из пулеметов, винтовок, автоматов. В воздух взлетает ракета, оповещающая на много километров вокруг, что обер-лейтенант ведет бой. Далекие прожекторы голубыми саблями разрезают на полосы небо. Отверзли пасть пушки и минометы, и ночная тьма то тут, то там озаряется тревожным багровым светом. Теперь уже невозможно определить, кто и откуда стреляет, кто кого хочет уничтожить, и только мы, которым так легко было бы поддать им всем жару, стоим в стороне и молчим. Что делать, мы слишком хорошо знаем: нам необходимо сохранить как можно больше патронов для завтрашнего боя. Дразнить же их, улюлюкать, как это делают, загоняя диких животных, бессмысленно.