Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Прощаясь со своими коллегами после представления, Жак по выражению их лиц понял, что «благородной» публике он пришелся не по вкусу и больше ему здесь делать нечего.

В Петрограде было еще два цирка и несколько балаганов. Номера, которые Жак демонстрировал, импресарио нравились, но, узнав, что у него нет клоунского костюма, хозяева отвечали ему отказом:

— Клоун без своего реквизита не клоун!

По шумным улицам столицы Жак направился к зданию, в котором помещался Петроградский Совет. Он добьется, чтобы его принял Чхеидзе [5] Н. С. Чхеидзе — лидер думской фракции меньшевиков. С февраля по август 1917 года был председателем Петроградского Совета. Сторонник коалиции с буржуазией. , и все ему выложит…

В просторный кабинет Жак прошмыгнул так тихо и ловко, что Чхеидзе этого даже не заметил. Огромный стол на резных ножках был завален бумагами. Председатель углубился в чтение газет. Жак снова приоткрыл дверь и, хлопнув, закрыл ее. Чхеидзе вздрогнул и взглядом велел ему оставаться на месте у входа.

— Кто вас ко мне пустил?!

— Извините, я хотел у вас спросить, как вы относитесь к нам, артистам цирка?

— Что-о? — Чхеидзе поднялся со стула и, оглядываясь по сторонам, как бы высматривая, с кем посоветоваться — прогнать ли этого странного субъекта сразу же или вначале как следует его отчитать, воскликнул: — Вы, циркачи, во все времена бродили по свету, как цыгане. Вы свободны, как птицы. Чего же вам еще не хватает?

После такой отповеди ждать чего-либо хорошего не приходилось. Теперь Жак больше не смотрел на чернобородое лицо Чхеидзе, а разглядывал его поднятую руку, повисшую в воздухе.

— Меня не берут на работу только из-за того, что я не имею своего клоунского костюма.

— Вот как? — ив глазах Чхеидзе снова вспыхнул злой огонек. — А тебе небось хотелось, чтобы государство преподнесло тебе новенький костюм? Ты бы лучше записался добровольцем на фронт, а когда победим, подсчитаем, сколько у нас балаганщиков и есть ли нужда еще в одном комедианте…

— В газете, — Жак достал из нагрудного кармана «Окопную правду», — пишут: «Долой войну! Трудящиеся России и Германии — братья и убивать друг друга не должны». На какой же фронт вы меня посылаете?

Услышать такое в своем кабинете Чхеидзе не ожидал. Глаза его полыхнули гневным пламенем. Он вскочил с места и бросился к дверям. Но Жака и след простыл.

Жак сбросил с себя одеяло и кулаками протер заспанные глаза. Гастон, свежевыбритый, в белой накрахмаленной сорочке, стоял у открытого окна, мурлыча какую-то песенку, и выглядывал наружу.

— Джон, с чего вдруг в такую рань вы раскрыли окна? Ведь дует.

— Глупенький, даже Нева и та уже дышит весной. Посмотри, как птицы стайками собираются на мостовой, как даже среди каменных громад они умудряются искать и находить для себя пищу. Мы с тобой ничем не хуже и не лучше их. Пойди умойся, и двинемся в одно место.

— Куда? — Жак понять не мог, что за ночь произошло такое, отчего Гастон стал на себя не похож.

— К знакомому торговцу, недалеко отсюда. Зимнее пальто мне уже не понадобится, и за него можно получить несколько рублей. Есть у меня еще некоторые вещи, без которых я вполне могу обойтись. А нам с тобой теперь нужны деньги. Что ты на меня уставился? Уезжать я никуда не собираюсь. Хочется посмотреть, чем кончится затея Лагутина…

— Джон, если только в этом загвоздка, то, пожалуй, не стоит задерживаться.

— Ты так думаешь?

— Как же иначе? Где бы вы ни были — в Англии или где-нибудь в другом месте, — об этом узнаете.

— А если мне хочется самому подставить плечо… На расстоянии сделать это будет труднее.

— Вот как! Почему же тогда вы все время твердите, что у меня слишком горячий темперамент, а сами идете на рискованный шаг, куда более опасный, нежели сальто-мортале?

— Ты ведь знаешь, что в цирке мы к риску привычные… Бери чемодан, и пошли.

Стуча и громыхая, трамвай перебегает на стрелке с рельсов на рельсы. Проехала пролетка. Лошадь на радость воробьям уронила свои «яблоки». И снова раздается лишь неумолчный птичий гомон.

Жак идет и думает о том, что, будь здесь мама, она бы не преминула сказать: «Ну и дела! Чего только на свете не бывает!..» Хотя теперь, когда братья и сестры разбрелись по свету, Мотл и Лейви кормят вшей в окопах, а родители остались одни, мама, пожалуй, не стала бы удивляться и согласилась бы с отцом, что «ничто не вечно под луной». И еще Жак в эту минуту подумал: должно быть, несладко им там живется! Если бы хоть его самого не преследовали неудачи и он мог покончить с унизительным положением нахлебника, стать наконец на ноги… Первую же получку он поделит на три равные части: маме, Джону и себе.