Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Часовой выразил мне сочувствие, сказав, что с новичками это случается нередко и у партизан это называется «поймать лису». Мне пришлось попросить у него иголку с ниткой, и я еще долго сидел, старательно заметая следы своей ночной «охоты за лисой».

Понемногу привыкал я к жизни в партизанском лагере. Работал пока на кухне, помогал кухарке чистить картофель, таскать воду, колоть дрова, а по вечерам, сидя у костра, с увлечением слушал рассказы разведчиков.

В один из таких вечеров мне наконец сообщили радостную весть: я зачислен в разведчики.

Чист и по-осеннему свеж воздух в лесу. Тишину нарушает шуршание лапчатого листа клена да гулкие удары шишек о твердую землю. Короток день, а впереди долгая холодная ночь.

Пламя освещает небольшое пространство возле костра, делая совершенно непроницаемой темноту вокруг и вверху, между вершинами деревьев. Гул леса протяжен и однообразен.

Сегодня я впервые в разведке. Мы кого-то ждем, и я никак не могу понять, как он нас найдет. Правда, теперь-то я знаю, каким обостренным становится в лесу слух, зорким — глаз, тонким — обоняние.

Неразлучный друг Кости Данилова, рослый украинец, певун и балагур, свертывает козью ножку, закуривает и, ковыряя длинной жердью в горящих угольях, словно надеясь обнаружить там печеную картошку, благодушно говорит:

— Костя, може, й бреше, тильки у него це дуже гарно выходыть, нехай новенький чуе да на ус мотае.

Разговор сейчас идет о смелости, рассказывает Костя.

— Было это без малого год назад. Как-то вечером, после боя, выстраивает нас старшина — командир взвода накануне погиб, а старшина его замещал — и приказывает: «Савчик, выйди из строя!» А старшина, надо вам сказать, такой был человек, что по его лицу никак не разобрать — то ли он тебе благодарность, то ли наряд вне очереди объявит. Кроме того, любил он за душу тянуть: слово скажет, а следующего час дожидайся. На фронте, знаете, построение — событие редкое. Мы с Савчиком в эту часть пришли недавно, а до того в окружении были. Савчика, не иначе, думаю, на проверку вызывают. Как же так, мы с «земляком» (так мы друг друга называли) воюем вместе с первого дня, уже после окружения в стольких боях участвовали, и теперь его проверять будут, а я в стороне… Нет, думаю, не по-солдатски это.

А Савчик уже положил правую руку на плечо впереди стоящего бойца, тот — шаг вперед и в сторону, Савчик сделал три шага и повернулся лицом к строю. Стоит он и ждет, а старшина то на него, то на нас смотрит и не спешит… Я не выдержал:

«Товарищ старшина, разрешите обратиться».

«Обращайтесь», — ответил он вроде снисходительно.

Набираюсь духу и говорю:

«Мы с Савчиком с первого дня войны вместе, до войны в одной части служили…»

Как раскричится на меня старшина:

«Разговорчики! Пререкания! Я еще не успел Савчику благодарность за отвагу объявить, а тут уже ораторствуют…»

Выясняется, в самый напряженный момент боя Савчик стрелял и зевал, во весь рот зевал, а кто-то из старших командиров заметил…

С того дня слава Савчика росла, как на дрожжах. Заговорили в роте, в батальоне, вскоре рассказывали о нем по всему укрепрайону, и неизменно вызывало восторг то, что он во время боя зевал. «Ему, говорят, все нипочем, вокруг свистят пули, снаряды рвутся, а он — хоть бы что, во всю пасть зевает…»

…Однажды давали мы ходу — отходили, значит. А пуля из немецкого автомата возьми и попади в пятку нашему прославленному Савчику. И услышал я жалобные стоны:

«Земляк, спасай!»

«Хватай меня за шею», — говорю.

Если бы я знал, что мне его до медицины столько тащить, ей-богу, не стал бы. С меня седьмой пот льет, а он то ли от свежего воздуха, то ли от удовольствия, что я, дурак, тащу его, становится все тяжелее и тяжелее. Я его, можно сказать, спасаю, а он, как утопленник, меня ко дну тащит.

«За шею-то держи, да насмерть не дави! — кричу я со злостью. — Я тебя, скотина, знаю, у тебя наглости хватит».

Савчик мой молчит. Не истек ли он кровью, пугаюсь, не умер ли? Можно было, конечно, кого-нибудь и на помощь позвать, но я решил, что самое трудное позади, один дотяну… И дотянул.

«Доктор, — говорю, вытирая пот, — принес я тяжелораненого».

Санитар осторожно с него снял сапог, укол ему сделал, вижу — портянка в крови, а сам Савчик сидит и зевает.

Уж сколько я смертей нагляделся, а к виду крови так и не привык. Глаз не отвожу от окровавленной портянки, и мысли одна страшнее другой так и вертятся в голове: а что, если земляку сейчас отрежут ногу, а что, если у него началось заражение крови?.. А Савчику, видно, на все наплевать — сидит, двигает челюстями.