Василий Лебедев - Посреди России

Ольга была дома. Когда вошла Анисья, она даже не повернула головы и продолжала смотреть мимо косяка, на улицу. Сбоку был виден ее орлиный профиль и тонкий серп белого пробора по черной голове.

— Здравствуй еще раз! — с поклоном сказала Анисья.

— Здравствуй, — буркнула Ольга в ответ.

— Никак примывалась?

— Нет.

— А чисто у тебя, ну да ведь топтать некому: не семья, — заметила Анисья без ехидства, но вышло так, что она упрекала Ольгу за оставленного на мирскую судьбу Проньку, и ей тут же захотелось поправить разговор: — Чего хошь про войну-то слышно?

— А то и слышно, что скоро всех поперебивают! — отрезала Ольга.

— Господи! Сирот-то будет!..

Та поджала губы, помолчала и вдруг сухо спросила:

— Чего он к тебе приходил?

Анисья хотела прикинуться, что не знает, о ком речь, но не хватило духу на притворство, и она сказала:

— Велел сказать, чтобы ты завтра ригу топила, лен, видать, сушить надумал.

— И все? — строго покосилась Ольга, не приглашая Анисью на лавку. — Так чего же ты мялась тут — пол да война?

— Я всё сказала, чего тебе еще? — ответила Анисья, уколотая недоверием.

Ольга нервно посучила короткими толстыми ногами, но промолчала.

— А чего это он сам-то к тебе не пришел? — решила задеть соседку Анисья и поняла, что бросилась в драку очертя голову.

— Не хитрила бы, тетка Анисья, коли не умеешь! — сверкнула та орлиным глазом.

— Верно, что не умею… — слабо улыбнулась Анисья, и щеки ее тронулись жаром.

— Тебе чего еще? — не разжимая зубов, процедила Ольга.

— Да ничего боле, пришла сказать, как велено, да и все.

— Ну пришла, сказала и ступай! Нечего тут высиживать, высматривать да выспрашивать!

— Да я разве выпытываю чего?

— Знаю! Всем вам интересно теперь языки-то чесать!

— Век свой, Олюшка, языка не чёсывала, спроси у добрых людей, коли!..

— Сейчас побегу спрашивать! Это ваше дело — спрашивать да охаивать, словно сами святые! Угодницы чертовы!

— Да я не святая, только не сердись, золотко, — дрогнувшим голосом ответила Анисья и, боясь расплакаться, закончила: — Не сердись, но мужиков чужих я за ометы не важивала. Вот тебе мое слово!

И Анисья торопливо перевязала платок, словно собралась бежать. Она всерьез опасалась, что Ольга накинется на нее, ко та покосила глазом и скривилась в улыбке:

— Ты что же — прямо посередь деревни?

— Уж не грешила бы, на воскресенье глядя! Посередь деревни! Да, бывало, только пройдешь с парнем посередь-то деревни, так вся горишь, ровно маков цвет, а ты мне такое…

— Ну ладно, ладно, ступай! Мне управляться надо. У тебя нет скотины, так вот и шляндаешь по избам, маков цвет!

— Ой не гордись, Олюшка! Была и у меня силушка, и я не хуже людей хозяйствовала, а сейчас — ау, милая…

Анисья шагнула к порогу, низко поклонилась и, расстроенная, вышла на улицу.

«И зачем послал меня председатель? На грех только навел», — сокрушалась она и мелко дрожала то ли от волнения, то ли от густой уличной сырости. Из-за ее крайней избы, с поля, тянуло холодным ветром, пахло стылой землей, снегом. Что-то тоскливо скрипело в сумраке наступающего вечера, и Анисья не сразу поняла, что это скрипит на одном ржавом крюке ее завалившаяся воротня.

Анисья направилась к дому Михаила Одноглазого, у которого сегодня кормился Пронька. После ужина кончались сутки в этом доме, стоявшем на другом конце деревни, и теперь мальчик должен был начать опять с Анисьиного дома, где он проживет до следующего вечера.

«Пойду посмотрю, чем его кормят богачи», — подумала Анисья и заодно решила предложить Одноглазому полушубок за хлеб.

Вызвездило. Раскисшую дорогу схватило тонким льдом, а снег на обочине покрылся хрупким и таким звонким настом, что Пронька, суеверно обегая неогороженное кладбище, всерьез опасался, как бы не разбудить страшный кладбищенский сумрак с его корявыми кущами старых берез и эту густую толпу длинноруких крестов, дружно шагнувших к самой обочине. Еще совсем недавно, когда на дороге вместо грязи лежала пыль — теплая и мягкая, как чесаный лен, а дни были длиннее, Пронька не боялся ходить на полустанок. Теперь же дни стали обидно коротки, но как раз сейчас ему и надо бывать у поезда почаще, чтобы не прозевать отца. «К зиме вернусь, и тогда…» — так говорил он в ту последнюю минуту, когда вскрикнул черный паровоз и заголосили бабы. Теперь на полустанке много солдат, они дают Проньке хлеб и все дружно говорят, что видели его батьку, что он уже близко и скоро придет домой. «Ну ясно, — по-взрослому размышлял Пронька. — Зима на носу, значит скоро…»