Василий Лебедев - Посреди России

— Грамотные, поди!

— В милицию их, Ерофеич!

Старик махнул рукой и отвел лодку на глубину.

Васька больше часу держал ручку газа. Он правил, как указал ему старый рыбак. По-прежнему озеро кидало волну в лодку, все так же, как и утром, не было видно солнца, а когда рулевой окликал и просил уточнить направление, старик будто не понимал, чего от него требуют. Он блуждал взглядом по дну лодки или мученически вглядывался в воду, что серо и пенно колыхалась за бортом.

Они отклонились, уйдя далеко вправо. Беспокойство парнишки передалось наконец старику, и он отошел от тяжких дум, выверил направленье и направил лодку к своему берегу. Когда же показалась полоса земли, кончился бензин, и они еще больше часа выгребали, поминутно оглядываясь на горбатую березу у избы Ерофеича.

В тот вечер он не пошел с гармошкой по поселку, как это обыкновенно делал в этот радостно-грустный и светлый день. Он отпустил Ваську, вытащил лодку, отнес весла и мотор в дровяник и вернулся за гармошкой. В поселке кое-где припыливал праздник — были слышны песни, отдельные голоса. Он постоял на ветру, послушал и ушел в избу. Там он лег на свою бобыльскую постель и забылся тяжелым, развалистым, как береговые глыбы, сном. В глазах, когда он просыпался, неотступно стояла бело-розовая маковка того парня.

«Хорошо, что не стукнул», — вздыхал с облегченьем Ерофеич, но и это не приносило радости. Тяжело думалось о сыне, о людях, что ныне окружают его в чужом, хладнокровном городе, и только преданное лицо его верного рулевого Васьки красным солнышком светило ему. Он отвернулся от окошка, от властного света белой ночи и уснул наконец, унося с собой, в таинство сна, великую мужицкую заботу о завтрашнем дне.

Дверь скрипела всю ночь.