Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Десятого числа я дожидалась с нетерпением и в то же время со страхом, потому что решила пойти в больницу и встретить тебя у ворот. И хотя решение мое было твердо, мысль о том, что все это должно произойти очень скоро, пугала меня.

Но ведь могло быть и так, что ты за это время возненавидел меня? Как можно любить человека, который принес тебе столько страданий? За что любить?

Нет, я не могла поверить в это. Это было выше моих сил. Я чувствовала, что забочусь больше всего о себе, но не могла иначе.

Ты должен, должен был понять меня, должен был любить, любить сильно, самозабвенно, безумно. Вот чего я хотела, и ты не смел, не имел права не исполнить этого!

Странно — теперь я всех обязывала любить меня. Нет, не всех — тебя и маму. Но особенно мне хотелось, чтобы меня любил ты. Я одновременно думала о вас обоих, о тебе и о маме, о материнской ласке, которой мне так недоставало, и оттого, что я думала о вас вместе, ты постепенно становился для меня близким, и, не смейся, я любила тебя, как брата. У меня не было брата, но я твердо убеждена, что тогда я любила тебя именно, как брата. А сейчас я думаю — пусть бы на самом деле мы с тобой были братом и сестрой, и ничем больше… Какой счастливой была бы я тогда!

Десятого мая, в девять часов утра, я стояла у ворот больницы. За воротами начиналась аллея вязов. Из маленького оконца деревянной будки выглядывал сторож. Раз или два он открывал ворота — пропускал машины: наверное, это врачи приезжали на работу. Потом у ворот стала собираться очередь.

В глубине аллеи на скамейке сидела худая женщина и рядом с ней — мужчина в больничной пижаме с двумя маленькими девочками на коленях.

И вдруг я увидела тебя и так удивилась, будто вовсе не ожидала встретить тебя здесь. Ты шел по аллее, держа в руке свернутые в трубочку газеты. Я стояла и смотрела, как ты идешь, иногда поднимая голову и взглядывая на меня.

И тут мне кто-то приказал повернуться и уйти.

«Если он окликнет меня, значит, любит! Если окликнет — любит! Если окликнет…» — и у меня чуть ноги не подкосились, когда я услышала твой голос:

— Майя!

В полночь мы с тобой бродили по городу. Ты шел впереди, я следом. Так мы добрались до университета. Над нашими головами ярко светила полная луна. Было тихо. Иногда с листьев срывались капли (университетский сад недавно поливали) — и тогда тишина становилась еще слышнее.

— Который час? — спросила я.

— Пошли! — сказал ты вместо ответа.

Мы поднялись.

— Резо…

Но мне нечего было сказать, просто хотелось вслух произнести твое имя.

Мы пошли по подъему и очутились возле круглого сквера.

— Как я люблю этот сквер! — но ты ушел вперед и не слышал меня. — Резо, подожди!

Ты остановился.

— Куда мы пойдем? — спросила я, подходя ближе.

— Ко мне. — Ты обнял меня и повторил: — Ко мне.

Как будто это непременно должно было случиться, и я была готова к этому и в эту минуту сама хотела, чтобы это случилось, и потому ничего не сказала, а молча пошла рядом. Одного я не знала — что должно было случиться.

— Холодно, — прошептала я.

— Рассветает…

— Холодно…

Я сама стеснялась того, что говорила, как будто оправдывалась перед кем-то: мол, иду к тебе только потому, что мне холодно. А оправдываться мне было ни к чему.

Мы остановились у трехэтажного кирпичного дома с длинными деревянными балконами.

С улицы в дом вела лестница, тоже деревянная, мы поднялись по этой лестнице на третий этаж. Твоя комната была в самом конце балкона. Ты достал из кармана ключ и отпер дверь.

— Пока не входи, — сказал ты шепотом, наверное, боялся разбудить соседей, — там душно.

Этот шепот немного отрезвил меня.

— Резо, — сказала я тоже шепотом, страдая от того, что мы разговариваем, как воры, — уйдем отсюда!

— Заходи!

Света ты зажигать не стал.

Я вошла в комнату и там не увидела тебя.

— Резо!

— Маня, — твой голос раздался из глубины комнаты. — Иди ко мне!

И вдруг я чего-то испугалась — наверно, темноты, и попятилась назад.

— Нет… Нет…

— Майя!

И я пошла к тебе, вытянув вперед руки, как слепая, боясь наткнуться на что-нибудь в темноте.

Утром, когда я открыла глаза, в комнате никого не было. Я села в кровати, как оглушенная, и попыталась вспомнить, где я нахожусь. Вспомнив, поспешила лечь и натянуть на голову одеяло.

Мне было ужасно стыдно, стыдно всего, самой комнаты. Я лежала затаившись довольно долго, потом сбросила одеяло на пол: нет, ничего мне не стыдно, — и я встала ногами на постель в одной комбинации. Одна бретелька была оборвана, разозлившись, я оборвала и вторую, комбинация скользнула к ногам, я запуталась в ней и упала. Снова накрылась одеялом, обводя глазами комнату. Кроме кровати, на которой я лежала, здесь стоял стол и два стула. Вдоль одной стены — полки с книгами, на другой — моя фотография, приколотая булавкой. Тихо, едва слышно, я позвала: