Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

— Цира! Цира! — Теперь ее звали несколько голосов сразу. — Иди к нам!

Цира пошла быстрее и все оглядывалась назад. Все бросились за ней.

— Цира! Цира!

Все походило на то, как если по проулку бежит за деревенской дурочкой стая сорванцов. Хотя люди, наверное, делали это без дурного умысла: заметили, что она глядит на них, и позвали.

Цира уже бежала, и невольно все остальные тоже побежали.

— Да погоди же, Цира! Цира!

Самым последним ковылял летчик с парашютом за спиной, из-за сумки с парашютом он напоминал черепаху, вставшую на две ноги.

Уча еще не знал, происходило все это в действительности или только привиделось ему. Он вскочил и побежал наперерез всем. Цира оглянулась и побежала еще быстрее. Тяжело дыша, ее преследователи подбежали к Уче. Уча раскинул руки в стороны.

— Чего вам надо, чего?

Все остановились, с трудом переводя дыхание. Переглянулись: почему-то они старались не смотреть Уче в глаза.

— Я спрашиваю, что вам надо от нее?

Уча заметил несколько знакомых лиц. Как раз эти-то и избегали его взгляда.

Наконец подоспел и летчик.

— В чем дело? — спросил он и удивленно взглянул на Учу.

Уча схватил его обеими руками за грудки и сильно встряхнул:

— Что ты пристаешь к женщине? Что?

Летчик задергал плечами и ударил его по рукам:

— Пусти!

Подошел молодой парнишка.

— Уважаемый товарищ, — обратился он к Уче крайне вежливо, — ведь у нас имеется клуб любителей парашютного спорта, так?

— Ну? — Уча отпустил летчика и повернулся к парнишке.

Он чувствовал, что делает большую глупость, но не знал, как вести себя иначе.

Летчик кое-как справился с парашютом, положил его на землю, подошел к Уче, схватил его за плечо и повернул к себе.

— А ты чего тут прыгаешь?

— Прыгаю? — Уча горько усмехнулся. — Значит, я прыгаю, да? — и растопыренной пятерней ударил летчика по лицу.

Тот покачнулся, но не упал, удержался на ногах. Пошел на Учу и неожиданно поддал головой в подбородок. У Учи в глазах потемнело, следующий удар пришелся в переносье — хлынула кровь.

Когда он открыл глаза, лежал уже на земле, и тот самый парнишка своим платком обтирал с него кровь.

Потом к нему подошел летчик, приподнял и, не отпуская рук, прошептал в самое ухо:

— Прости, будь другом, я не знал.

Уча уперся одной рукой в землю и поднялся. Пошел.

«Не знал… Не знал… А что он должен был знать? Что тут нужно знать? Что?»

Вокруг было поле, сплошь поросшее ромашкой. Больше ничего не было видно, кроме ромашек. Он шел долго, пока не наткнулся на Циру. Она лежала на земле, подложив руки под голову, и смотрела в небо. Он сел с ней рядом, сорвал ромашку и стал грызть стебелек. Цира повернула голову и взглянула на него так, словно только теперь увидела. Она привстала, положила руки ему на колени, потерлась щекой о свои руки, подняла на него глаза и улыбнулась. Глаза ее наполнились слезами.

— Зачем тебе такая глупая жена?

На берегу моря, чуть подальше каменного волнореза, стояла будка, сколоченная из разномастных досок. В будке женщина жарила рыбу. Рыба сама поворачивалась с боку на бок. У рыбы маленькие белесые глаза, словно два кусочка мела. Было очень жарко. Керосинка, на которой стояла сковородка, коптила.

— Ты должна была стать моей женой, — говорил Уча женщине, — ты помнишь, ведь мы любили друг друга.

Женщина смеялась.

— Я давно знаю тебя, — говорил Уча, и, когда смотрел на поседевшие волосы женщины, его душили слезы.

Женщина смеялась и тыльной стороной руки, в которой был нож, поправляла упавшие на лоб волосы.

Уча обливался холодным потом. Он кричал, уверял, что любит, что все это правда, что он не лжет.

— Неужели ты все забыла? — спросил он наконец без всякой надежды.

— Тс-с, — ответила она, — замолчи.

— Мы могли быть так счастливы!

— Тс-с, — повторила она. — Тс-с!

Теперь она прижала обе руки к груди и подбородком упиралась в самый кончик ножа. Губы ее были крепко сжаты, лицо искажено гримасой, как будто у нее что-то болело и она с трудом сдерживала стон.

— Скажи что-нибудь! — закричал Уча.

Она посмотрела на него и очень спокойно спросила:

— Кто ты такой и чего тебе надо от меня?

Так же неожиданно она улыбнулась, глянула куда-то в сторону и сказала:

— Погляди, как я поседела, — и смутилась, потупилась.

Этого он уже вынести не мог, это было слишком. Он повернулся и выбежал из будки. За волнорезом бушевало море.

«Потом и мы исчезнем бесследно и ничего от нас не останется», — звучал голос Циры, или, может, это море говорило ее голосом?