Максимилиан Кравков - Ровесники - сборник содружества писателей революции Перевал. Сборник № 2

По жене и Полянский относится к гостю. Она, играя глазами, кокетливо начинает свое женское, грациозное нападение.

И он, высокий, черноусый, сдержанный, по-приятельски улыбается Решетилову: — Вот видите, какой ребенок!

Полянскому рада жена Малинина, женщина с красивой фигурой, здоровым лицом, с которого словно стерли какую-то отличительную примету. Она сразу забоялась Решетилова — мудреный, притворяется.

Письмо Малинину принесли. Сразу узнал, повертел в руках, улучил минутку — ушел в кабинет.

Почерк каллиграфический, конверт казенный.

«Городскому голове Ивану Николаевичу Малинину в собственные руки».

Знакомый мещанин пишет, делец и друг:

«Здравствуйте, Иван Николаевич, — …и рад бы помочь, да как. Эта собака Архипов лежит на сене. Сам не жрет и другим не дает. Я ему намекал, что забранные вами для города товары надлежит списать в качестве реквизированных военным ведомством. А он мне заявил, что все это штуки Малинина, то-есть ваши, Иван Николаевич. И что, де, Малинин, то-есть вы, Иван Николаевич, есть старый вор, а вот придут большевики, и тогда вас и других на свежую воду выведут. Сегодня приехал кооператор Баландин, Николай Васильевич. Он — начальство над Архиповым, надо его попробовать, — может, сойдемся. Хотя вряд ли. Бывший каторжник и наверное красный. Вот узнаю, из какого района он пожаловал, и сообщу. А насчет Архипова, то, думаю, таким смутьянам и антиправительственным элементам место найти можно. Подумайте, Иван Николаевич. Ведь, если огласка случится, то будут большие неприятности всем…»

Гневно задрожал Иван Николаевич, письмо рукою скомкал…

И ненависть поднялась в его душе.

Уж не раз, размахнувшись, натыкался он на колючий забор этого нового, проклятого, заползавшего с самых неожиданных сторон.

Ты привык жить, как человек. Ты знал это трудное искусство жизни, годами стараний и врожденным талантом постиг его, и вдруг наглый, мстительный окрик: не сметь!

— Жить нельзя… — прохрипел Малинин и схватился за блок-нот.

— Вот это, — подал Иван Николаевич заклеенное письмо кучеру, — отвезешь сейчас в кооператив. Разыщи там господина Баландина и передай. И скажи, что барин ждет, послал лошадей. Привезешь его к нам…

Встал, пошел к гостям. В зале небывалое оживление: Решетилов рассказывает современные анекдоты. Смех. Мария Николаевна очарована им.

Скроив довольный расплыв улыбки, Малинин потихоньку отозвал Полянского:

— Одну минуточку, Георгий Петрович… кое-какие новости…

Недоволен Полянский — так красиво смеется жена.

— Сейчас?..

— Одну минутку, — вкрадчиво и настойчиво убеждает Малинин, и Полянский, послушный долгу, идет…

— Вот, — как шубу сбрасывает с себя смирение Малинин, — знал я, что в кооперативе гнездо! Сейчас получил точные сведения. Заведующий лавкой — большевик и, несомненно, член организации…

— Ну, слушайте… — морщится Полянский.

Малинин наливается жаром.

— Несомненные доказательства! Не-сом-ненные! Я, — тычет он в грудь, — ручаюсь…

И предупредительно:

— Чтобы вас не утруждать, я написал уже Бовину — черкните вот здесь от себя…

Полянский чувствует: его провели. Потом дали читать написанный контр-разведчику приказ о немедленном аресте какого-то Архипова. Теперь хотят заставить подписать.

Он пытается сопротивляться. Малинин стоит перед дверью, не пускает, а из дальних комнат доносится увлекательный смех Марии Николаевны.

— А все равно… завтра разберется.

Неуютным, красноватым шаром повис во мраке скудный свет коптящей лампы. Лавка давно заперта, кругом грязно, холодно, пахнет рогожей, керосином и мылом.

У стола с раскрытыми книгами два человека.

Архипов, нагнувшись, молча дописывает, а Баландин, подойдя к самой лампе, еще раз перечитывает записку Малинина:

«Любезный Николай Васильевич! Вы — наш новый кооперативный деятель… только что узнал о вашем переводе к нам… Я и жена люди прямые — хотим познакомиться. По русскому обычаю… на чашку чая. Не обидьте отказом.

Городской голова Малинин ».

— Не понимаю, — задумчиво удивляется Баландин, — чего ему от меня надо?

Архипов криво улыбается и скрипит пером над конторским журналом. В ворохах бумаги пошуркивают мыши, и кажется Баландину, будто некто незримый волчьими, крадущимися шагами обходит лавку и злобно сторожит…

— Не работник я больше, Николай Васильевич, — вдруг заявляет Архипов. У него сухое, преждевременно постаревшее лицо и негодующие, борющиеся глаза.