Геннадий Солодников - Повести

И теперь, когда девушка пела на сцене, преображенная, совсем не похожая на ту замарашку, Николаю казалось, что к печали самой песни она невольно примешивает еще и что-то свое, личное, видимо, давно не дающее ей покоя.

Стихли последние аплодисменты. Зрители шумно повалили в небольшое фойе, где тут же загремела радиола, приглашая отдыхающих танцевать. Русин никогда не относил себя к заядлым и умелым танцорам и думал только об одном: как увести из клуба Сармите. Решил не мудрить и высказаться напрямик. Она с готовностью поддержала его, сказав, что тоже с некоторых пор равнодушна к танцам.

Пока они шли по двору, он рассказал о девушке и баянисте, об их встрече, свидетелем которой невольно стал.

— Она в самом деле его жена, — помолчав, подтвердила Сармите и закончила с глубоким вздохом: — Бедные женщины! Сколько страдают из-за своих привязанностей.

— Почему вы приняли все так близко к сердцу? — не удержался Русин.

— К сожалению, знакомая ситуация.

— Вам? Откуда?

— Да так, — уклонилась Сармите.

Легонько поддерживая девушку под руку, Русин почувствовал мелкое подрагивание — видимо, ее знобило. К вечеру пасмурную наволочь раздуло, раздергало островками по всему небу, и сразу похолодало. По стылым глубоким озеркам в закатной стороне можно было предположить, что ночью подморозит еще. А если и не ночью, то утренник будет хорош. После жаркого зала Русину тоже стало зябко. Он предложил Сармите:

— Может, зайдем ко мне?

Свет настольной лампы, казалось, внезапно потускнел, и полумрак в комнате сгустился. Настороженно затаились лыжи в темном углу, неприятно посерел томик Верхарна на тумбочке, Чернильной густотой налилась бутылка. И сразу навалилась тишина — гнетущая, нестерпимая. Только сдерживаемое рыдание Сармите, ее судорожные всхлипы почти физической болью отдавались у Русина в ушах, вызывая запоздалое раскаяние.

Она сидела на смятой постели, уткнувшись лицом в колени, и было отчетливо видно, как подрагивают под натянутой кофточкой заострившиеся плечи.

И зачем только начал он этот разговор, так обнаженно разжалобился перед нею? Плел про свое застарелое одиночество, про скороспелую и скоротечную, теперь уж далекую, семейную жизнь: про то, как жестоко обманулся тогда и как сейчас ничего почему-то не получается даже из серьезных намерений. А Сармите, видимо, только этого и не хватало. Кто знал, что у нее накопилось столько тоски, столько невысказанной и невыплаканной боли. Достаточно оказалось лишь одного, последнего, толчка, чтоб невидимая преграда в душе прорвалась и девушка ответила на его излияния еще большими откровениями.

Потом она подошла к столу, задержалась на миг и кинулась к кровати, безудержно зарыдав.

Русин был ошеломлен, подавлен.

Он присел рядом с Сармите, осторожно прижал к себе и стал легонько гладить по спине, все еще немножко растерянно приговаривая:

— Ну что вы. Успокойтесь… Все пройдет. Все наладится, будет хорошо… Поверьте мне. Вы ж славная, не может у вас всегда быть плохо.

Сармите постепенно затихала, лопатки перестали вздрагивать под его Ладонью, замерли, словно из боязни, что он отнимет руку. А Русин, ощутив под пальцами беззащитное тело, его теплоту и трепетность, притягивал ее к себе, как бы продолжая успокаивать, умоляя забыться. И Сармите прижалась к нему, уткнулась лицом в грудь и жарко зашептала:

— Ребенка хочу! После будь что будет — хочу ребеночка.

Слова эти обжигали, дурманили Русина. Не совсем сознавая, кто с ним и что вокруг, он зарылся лицом в ее волосы и жадно вдыхал их сладковато-терпкий запах. Почти не владея собой, не сразу и понял, что рука его стала предательски своевольной, соскользнула с девичьей спины. И лицо Сармите уже не на груди у него, а рядом с его лицом, щека к щеке. Не слышно стало ее шепота, лишь обжигающее дыхание в самое ухо…

Теперь Сармите неподвижно стояла у окна, спрятав лицо меж занавесок, и было непонятно: то ли она снова молча плачет, то ли глядит во тьму, обретая утраченное на момент душевное равновесие.

Русин тоже онемел: так быстро и ошеломляюще непонятно все произошло. Ведь у него в тот миг не было ни единой четкой мысли, никакого ясного желания или позыва к определенному действию. Он, в общем-то, ничего и не пытался предпринимать, повернуть ход событий в ту или иную сторону. Просто что-то неуловимо сверкнуло в его сознании, скользнуло холодной змейкой. И движения-то, кажется, никакого еще не было. Лишь неясная команда телу: шевельнуться, отодвинуться, встать ли — даже ему самому. Но Сармите враз почувствовала перемену. А может, и с ней происходило то же самое? Она отшатнулась, резко поднялась с кровати я отошла к окну, на ходу оглаживая юбку.