Андрей Соболь - Когда цветет вишня

— И себя? — так же медленно спросил Марат.

— И себя! — качнул Дзюба сизым костяком, направляясь к выходу, и вдруг громко захохотал, шершаво, точно горло струпьями обросло. — Проверка? Будет проверка! — и опрометью высунулся по пояс в окно, гаркнув бешено: — Митька, подать мне «Могильщика». Живей!

И снова на диване встрепенулся комок: Марина вскочила на ноги, но уже шел Дзюба назад от окна, — и нехотя, грузно попятилась Марина.

Дзюба подошел к Марату и смерил его с ног до головы.

— Слушайте вы, тщедушный осьминог…

— Да, это правда… — улыбнулся Марат, и от этой полувиноватой, полусмущенной улыбки лицо его стало похожим на лицо самого обыкновенного еврея-экстерна, из тех, что когда-то сдавали латынь при округе и, пламенея, робко бормотали: rosa, rosae, rosis. — Я действительно, ростом не вышел.

— Так вот… пульсация формулы? Так вот: вы на коня, я на коня. Кругом Белого-Крина. Я обгоню — висеть вам, вон там, где уже висят у меня ваши родичи. Вы обгоните — не трону. И… и… и даже поговорим. Честно предупреждаю: мой конь — зверь. По шерстке кличка: Могильщик. Загонит вас в могилу. Идет?

Марат потеребил бородку, задумчиво обвел комнату ушедшим в себя взглядом, на короткий миг задержал его на Марине, — точно запнулся или что-то вспомнил и сказать хотел, увидав застывшее в скорби лицо, — и ответил:

— Хорошо. Я согласен. Это мной не предусмотрено было. Но это вроде иллюстрации к моему тезису о примате личности. В первой главе моей книги, раздел второй…

«Мечта Анархии».

Гнедая кобылка, низкорослая, на привязи, мирно пощипывала траву. Марат и Дзюба вышли на крыльцо. Позади, как бы собранная в один тугой узел, кралась Марина, при каждом движении Дзюбы осторожно откидывалась назад, чтоб снова и снова, неотступно, по-кошачьи, бесшумно продвигаться.

Дзюба глянул в сторону кобылки:

— Ваша? Как зовут?

Задорно, как почудилось Дзюбе, сверкнули очки.

— Мечта Анархии.

Дзюба вспыхнул:

— Жидовская мечта! Дрянь кляча. Ей бы лапсердак вместо седла, и зонтик взамен мундштука. А-а-а!.. — Дзюба всем корпусом выдвинулся вперед и жадно облизнул губы. — А-а-а, моего ведут, зверюгу мою.

Из-за угла вынырнула серебристая вольно и гордо посаженная шея, серые яблоки покатились по крутым бокам, на поводу прыгал Митька-конюх, упираясь о землю голыми пятками, приближался Бужак, кое-где в одиночку показывались дзюбинцы. Гнедая кобылка очумело заметалась на привязи. И, кинув напорное и ненасытное ржанье, «Могильщик» вырвался из рук Митьки, раскосил вмиг оплывшие кровью глаза и понесся, копытами отчеканивая звериное желание.

Дзюба ахнул, спрыгнул с крыльца и кинулся наперерез, но «Могильщик» отпрянул, приподнявшись в воздухе, вычертил дугу и вкось пустил по ветру строптивую, вздыбленную гриву. Не рассчитав, Дзюба грохнулся о земь, — и как бы в злом упоении на крыльце всколыхнулся платок.

А когда близко, у самого крыльца мелькнул серебристо-матовый окатистый круп, Марат, так и не покидавший крыльца, слегка присел и сорвался с места. Горько и сдавленно вскрикнула Марина, и слабый крик ее потонул в цоканьи копыт, в облаке пыли. Минуты через три в руках Марата «Могильщик» мелко задрожал от холки до хвоста, но уже покорный, послушный. Издали Бужак ухмылялся, — ухмылялся, уже не таясь, а потом быстро завернул за избы и вишневыми садами побежал к степи.

Дзюба поднялся, подошел к «Могильщику» и плюнул ему в глаза.

— Отдать его обозным! — крикнул он Митьке и обернулся к Марату.

Марат, присев на корточки, сокрушенно шарил по траве: искал очки; беспомощно щурились на свету глаза в щелочках с краснотой, белокурая, в пыли, бородка свисала путанной мочалкой, с плеча полз книзу ободранный в схватке рукав.

— Вы свободны, — сумрачно процедил Дзюба и, как недавно в комнате, оглядел Марата с ног до головы. — Победитель вы жи… — и криво и скверно усмехнулся. — Живописный.

И впервые за все время однотонное, будто всегда пеплом посыпанное лицо Марата изменилось: пошло вперемежку красными и синими пятнами; задрожали белесые веки.

И тихо и брезгливо он проговорил:

— Солдафон! Когда вы гарцевали на армейских попойках, я в прериях месяцами не слезал с седла и наземь не падал, — и, не оглядываясь, пошел к крыльцу.

Одним прыжком Дзюба настиг его, Марат уже заносил ногу на нижнюю ступеньку.

— Вон! — прохрипел Дзюба. — Уезжай немедленно. Я слово дал. Уезжай… Я за себя не ручаюсь.

— А наше дело? Как с ним? — и Марат повернулся к нему прежним — пепельным, спокойным — лицом, на котором бродила, точно заблудившись раз навсегда, рассеянная — не то грустная, не то бесповоротно безумная улыбка.