С тех пор прошел год. Весной этого года, уже на твоих глазах, товарищ, снова полезли полчища льдин на плотину. Но крепость была достроена, мы льда не жалели, и ты видел сам, каким организованным отпором встретили мы войска стихии. Лед благополучно прошел через лоток, и даже ледорезы не пострадали. И весь этот прошедший год для меня был как неповторимое, прекрасное утро, какое могу я сравнить с тем утром, что провел в больнице, когда очнулся: я удивлялся жизни, ее могучим, как воды, просторам и тому, что в этих просторах живу. И только одно темное воспоминание ложится на него черным пятном, но такова жизнь! И на солнце ложатся черные пятна. Как ни уговаривал я своих стариков уйти с места и продать свой дом строительству, отец твердил, как гусь, одно, что с дедовского места не сойдет, а если в 1932 году пойдет большая вода, плотины сорвет обязательно. Он намекал мне, что знает, почему большая вода с Иван-озера должна сорвать Шатовские плотины, но я не придал значения его намекам. В начале апреля старик мой скрылся из деревни вместе с отцом и сыном Кулешовыми, и я думаю, что влияние на него имел отец Кулешова, заядлый был чужеспинник, работал подрядчиком не то на Волге, не то на Дону, и раскулачили его года три назад, однако и восстановили. Они пошли искать какие-то чугунные ворота на Иван-озере, какие затворил якобы инженер при Петре Великом, чтобы сбавить на Шате воду. Никаких ворот они, конечно, не нашли, а нащупали в Иван-озере глубокую, саженей в двадцать, впадину, проросшую тиной, из которой хоть и в малом количестве, но и теперь поступают подземные воды, питающие и Дон и Шат. Кто знает, чего хотели они, но отец простудился и умер от воспаления легких. Умирая, он признался мне, что хотели они открыть Петровы чугунные ворота, для того чтобы подземные воды вырвались наружу и разорвали плотину. Кулешовы, отец и сын, подались по Дону на юг. И последним своим словом старик просил меня, чтоб на новом пути я не загордел и не обидел мать. Все слова отца о чугунных воротах я передал инженерам, которые обещали проверить на практике, и в нонешнем году, когда перед Бобриковским комбинатом встала задача поиска новых вод, на Иван-озеро выехала специальная комиссия. А деревню нашу этой весной переселили километра на три, и волны в непогоду бушуют ныне над тем местом, где стояло родимое гнездо. Из ста пятидесяти дворов нашей деревни пошло на выселки дворов двадцать, и больше старики. Молодежь, мои однолетки, ушли на строительство, многие уехали учиться: кто в техникум, кто на рабфак, кто на курсы, а кто еще к ликбезу приступает, — не на всех реках нашего Союза проходит ледоход одновременно.
А мать свою старенькую, конечно, взял я к себе, чтоб хоть на старости лет успокоить трудные ее дни, и она совсем присмирела и от радио, и от электричества, и от тракторов, и от автомобилей, ревущих под самым нашим окном. Она часто смахивает слезу, какой никогда не знала за всю свою жизнь, — слезу радости на нашу с Наташей согласную и кипучую жизнь, и все ждет внучонка, и все боится, что не дождется, но ждать ей, по правде говоря, осталось недолго.