Константин Тренёв - Случай у Пяткина

Сейчас у Пяткина остались одни только неприятности.

На прошлой неделе вступил было в колхоз «Красный», но уже и оттуда исключен, как находящийся под судом.

— Позвольте! Когда же суд? — спрашивает Пяткин, как человек очень нетерпеливый, и вынимает при этом записную книжку и испорченное самопишущее перо.

Пяткин вообще человек стремительный, черный глаз у него наметан. Больше всего он любит в деле ударный порядок. Так и говорит о себе:

— Я, братишка, бью с лету!

Но все пролетело очень быстро, в два-три месяца: слетел с председательства и прочно влетел под суд. Должно быть, правду говорил Репа:

— Раз отрежь, а семь раз ешь.

А к чему говорил, черт его, кулацкую морду, знает! Нужно было тогда же ликвиднуть — и совсем бы другой оборот был. А то, полюбуйтесь! До дружбы допустил!

Начало дружбы было незаметное, издалека.

У Репы исчез пегий подсвинок. Два дня жена искала — не находила. А на третий, когда проходила мимо Гараськина двора, услыхала в хлеву знакомое хрюканье. Позвала:

— Паць-паць!

Подсвинок завизжал.

Тогда поднялся во дворе бабий крик, в котором визг поросенка сразу утонул:

— Вы что же это чужих подсвинков прятаете?

— Мы его не прятаем, а называется — заняли в шкоде. Пол-огорода картошки перекопал да мешок разорвал, — сам того не стоит.

— А раз вы чужую имуществу загнали, — должны хозяину сказать!

— Так у этого ж имущества хозяин ни на рыле, ни на хвосте не прописан!

— Да что это вам тут — Париж какой, что вы не всех подсвинков на улице знаете?

— Заплатите за шкоду, не говоря, что два дня кормили, без Парижа узнаем хозяина!

— И так знаем, что вы до чужого имущества любители!

— А за это еще не так ответите!!

Пошли стороны в сельсовет — наскочили прямо на Пяткина: бежал куда-то, блестит кожанка и черный чуб. Остановился, окинул стороны прищуренным взглядом, сразу же схватил сущность дела и, держа вечное испорченное перо над книжкой, объявил резолюцию:

— Дело взаимное и обратно уголовное. За потраву подсвинком бедняцкой картошки и разрыв мешка, как дефицитной тары, пять рублей. За злостное сокрытие подсвинка пять рублей пятьдесят… Сумму внести немедленно мне на руки. Точка! Что? Не согласны? Так я пошлю сельполномоченного отобрать подсвинка, как заподозреваемую в покраже вещь, и отчислю для временного пользования колхоза, а дело направлю по инстанции.

Жена прибежала домой, рассказала Репе, который в это время молотил на току ячмень. Репа сказал:

— Отнеси два пятьдесят, пущай подавится, бандитюга!

Это была первая ступень к сближению.

Когда Репа обмолотился, он отвез девять пудов ячменя в фонд. Зерно Пяткин принял сам лично и отметил у себя в книжечке.

— За квитанцией к секретарю зайдешь через неделю.

— Чего ж это так, что зерно сейчас, а квитанцию через неделю?

— Оттого и так! — пояснил Пяткин и побежал в амбар, на ходу перелистывая книжку.

Через неделю послал Репа жену за квитанцией. Принесла, а в квитанции вместо девяти пять пудов стоит. Пошел Репа в сельсовет воевать, и — не с кем. Секретарь говорит:

— Я выдаю квитанции согласно реестру. А под реестром подпись преда есть. А против Репы стоит пять пудов.

Подпись преда есть, а самого его нет. В район на конференцию уехал.

— Вот бандитюги!

— Это кто же именно в точности? — переспросил секретарь, комсомолец Будько, подняв голову и взглянув на круглое, как тыква, обожженное солнцем лицо Репы.

— А кто вас знает, — уклончиво сказал Репа, погладил свисшие на раздвоенный подбородок забелевшиеся усы.

— Говоришь, так должен знать… Значит, ты засыпал в фонд девять пудов? Кто при этом присутствовал?

— Кто свистнул четыре пуда, тот и присутствовал.

— Ладно, иди!

И уткнулся белыми вихрами в бумагу.

Вскоре на мельнице увидал Репа чью-то дерть в своем мешке (сбоку латочка знакомая). Спросил мельника:

— Это кому?

Мельник, сухой дед, проскрипел:

— Это важному лицу. По-старому — граху. Словом сказать: предовому кабану-рябому.

— Так. Ну, я ж этих грахьев достигну!

Вошел к Пяткину прямо в хату, уперся шапкой в потолок.

— Я желаю с тобой разговор иметь.

— Какой разговор? — спросил Пяткин.

— Большой разговор: верни хоть пустой мешок.

— Какой мешок?

— Мой мешок, — сказал Репа, вынув табак и делая громадными, как палки, пальцами папиросу. — В амбаре у тебя. Верни — и квит.