Константин Тренёв - Случай у Пяткина

— Уйми собаку!..

Схватил вожжи, вытянул кнутом лошадей. Только в ворота, а сзади:

— Стой! Стой, сукин сын! Удрать? Так я тебя арестую, кулацкая морда!

— Да боже ж меня сохрани! Только бы скорей от этой паскуды! Говорил: не связывайся!

— Ничего, я ее завтра ликвидну.

— Она вон нынче мешок уже ликвиднула.

— Пошел!

Пяткин лег под рядно и сейчас же захрапел. Репа тоже прилег, накрывшись чапаном. Подумал:

«Ликвиднуть бы тут самого тебя, бандитюга! Али сбросить в грязь?.. Чуток, сука! Грец меня, жадюгу, понес тот мешок выручать!»

Лежа слушал, как сквозь чмоканье копыт дождь стучит по чапану, а телегу царапает, как когтями, привешенное сзади ведро. Дремлется. Рядом храпит Пяткин. Долго храпел, а потом поднялся, слез с воза и говорит:

— Ну, покедова, Репа. Вези свою пшеницу в город на базар, да не завози к Абрашке — тот всегда пятака недодает. Правься прямо к Устину. А продавши, гребись в трактир — подле собора, «Свидание всех друзей». Там нынче по случаю праздника играет военная музыка.

— Хорошо, — сказал Репа, — ты ж, пожалуйста, не опоздай, чтобы дело не задерживалось.

— Как же я могу опоздать, когда уже музыка играет, а ты все лежишь на яме. Вставай!

Музыка действительно заиграла. А Пяткин все пристает:

— Вставай, черт! Что на дороге стал?

Репа сбросил чапан, сел на мешках, открыл глаза: впереди шоссе, дальше в утреннем тумане дома, сбоку железнодорожный мост — действительно приехали… Воз на обочине стоит. Какой-то подводчик в буденовке стоит рядом, ругается:

— Что дорогу, сонные черти, загородили?

Репа всмотрелся — по шоссе у самого города обозы с красными флагами. Народ толпится. Это оттуда и музыка… Оттуда же и милиционер быстро сюда идет. Оглянулся на воз, — Пяткин спит под рядном… Репа сбросил с него рядно, захватил ладонями шею, сразу посадил на мешки:

— Вставай!..

Пяткин обвел красными глазами все поле, прищурился на милиционера, на мост:

— Пошел вперед!

— Да куда к черту на рога вперед?

— Пошел, не твое дело! Вывернемся!

— Да вон она красная шапка… к возу идет.

— Не таких обходили.

Схватил вожжи, хлещет лошадей.

— Здорово, товарищ милиционер, красный обоз догоняем.

Не успел Репа опомниться, Пяткин догнал обоз, врезался в толпу, — митинг идет. Кто-то с портфелем, стоя на возу, заканчивает приветственную речь. Пяткин вскочил на мешки, вынул книжку:

— Товарищи, прошу слова! Вот, товарищи, осознавшийся кулак Репа, благодаря что моей разъяснительной работе и также нажиму как предсельсовета, самолично ликвидировал яму и, как отмежевавшись от проклятого гнезда кулаков, вывез под моим контролем государству семьдесят пудов, и я предлагаю на красную доску, чтобы наш сельсовет именно…

Но что именно, Пяткин не договорил, так как рядом кто-то негромко, спокойно сказал:

— Виноват, одну минуту, товарищи!

И как-то сразу получилось: этот тихий голос рассек голос Пяткина. Пяткин, не оглядываясь, узнал его. Откашлянул перегар в утренний воздух, чтобы продолжать громче, а продолжать уже некуда: Будько продолжает, — все так же тихо, спокойно, а слышно всем:

— Товарищи, этот воз из ямы направился Пяткиным в Кваши к спекулянту, да по пьяной ошибке нашего преда заехал не туда. Зерно это, товарищи, для красного обоза совсем не годится. Идет по другой линии.

— Почему?! — закричал Пяткин.

— Отсырело в яме. Отъезжайте, Репа, в сторону.

— Верно… Спасибо, — сказал Репа, поворачивая назад.

Но милиционер взял лошадь под уздцы и повел сторонкой к амбарам. Репа застонал.

Пяткин спрыгнул с воза и закричал совсем хрипло, выхватив записную книжку и перо:

— Я протестуюсь!

— Не так громко, товарищ, — сказал тихо кто-то с портфелем и мягко поддержал его под локоть. — Ступай за мной.