Иван Черных - Гнев Гефеста [Приключенческая повесть]

— Что ж, очень хорошо, что поняли. До сплющивания позвонка мы еще дойдем. А сейчас объясните военному совету, почему вы взяли в экспериментальный полет скафандр Алексеева, а не Коржова?

— Я уже отвечал: скафандр Алексеева имеет ряд преимуществ — легче, удобнее, с автоматической системой переключения кислородного питания.

— Кстати, объясните, пожалуйста, принцип работы этой системы.

Скоросветов недоверчиво покосился на Гусарова, пожал плечами.

— Пожалуйста. Обычный принцип: при наборе высоты мембрана вдыхательного клапана за счет разности давлений постепенно прикрывает доступ воздуха и открывает чистый кислород. При снижении наоборот: клапан приоткрывается и в него поступает воздух.

— Значит, если скафандр попадет в воду, вдыхательный клапан пропустит и ее?

«Вот к чему так долго и путано вел Гусаров», — понял Веденин.

— Не совсем так, — не согласился Скоросветов. — Во-первых, вдыхательный клапан расположен высоко, и если испытатель приводняется, то клапан попадает в воду лишь на доли секунды, за которые в скафандр может попасть мизерная капля, и она, понятно, не является смертельной. А вот сплющивание позвонка…

Его речь прервал Гусаров, энергично сойдя с трибуны и направляясь к фотопленке. Подошел к ней, снял с прищепок, посмотрел на свет. И сказал с присущей ему усмешкой:

— Вы правы, Иван Антонович. Клиновидное сплющивание третьего поясничного позвонка со счетов не сбросишь. Как не сбросишь и то, что Арефьев накануне лежал в госпитале. И, как объяснил мне врач, вот по какому поводу: клиновидное сплющивание приобретено Арефьевым еще в детстве, о чем свидетельствовали сделанные ранее рентгеновские снимки. Кстати, товарищ Измайлов, — повернулся Гусаров к капитану, — почему вы не приобщили их к делу?

Измайлов беззвучно пошевелил губами и наконец прохрипел невнятно:

— Не-не могу знать… У меня не было. Не знаю, куда подевались…

— Как же так?! — загремел заместитель Главкома. — Вы, лечащий врач, и не знаете?

Измайлов и вовсе сник. Подал голос Скоросветов.

— Разрешите, товарищ генерал-полковник авиации? А кто еще видел эти снимки? Может, их выдумали? Теперь ведь все можно…

— Вот даже как?! — возмутился Гусаров, — А ведь это подсудное дело, товарищи Скоросветов и Измайлов, уничтожать вещественные доказательства. Но вы глубоко просчитались, уничтожили, да не все. — И Гусаров, отойдя к стене, где висели рентгеновские снимки, отстегнул два негатива. Протянул их заместителю Главкома.

— Посмотрите, товарищ генерал-полковник. Один сделан шесть лет назад, а второй несколько дней, после гибели Арефьева.

Заместитель Главкома внимательно посмотрел снимки на свет, один, другой, прочитал даты и пустил их по ряду.

— Комментарии, как говорят, излишни. Судить вас будем, товарищи Скоросветов и Измайлов.

Всю обратную дорогу Веденин думал о военном совете, перебирая в памяти выступление то одного, то другого, и хотя по существу его оправдали (эксперимент разрешили повторить), победителем он себя не чувствовал. Настроение было прескверное, словно его выкупали в грязной луже. Иногда в сумятицу мыслей вплеталась обеспокоенность предстоящей встречи с Витой — ведь он обещал, — а этой встречи он хотел и боялся.

Давно ли он мечтал влюбиться и быть любимым, и вот она любовь… Но почему-то от нее, от одних мыслей о ней, по телу пробегает холодок и на душе становится тревожно.

Вита ему очень нравится: спокойная, рассудительная, величественная; ее идея написать книгу об изобретателях и испытателях катапульт, быстрое проникновение в их нелегкое и непростое дело говорили о ее незаурядном уме, а верная ориентировка в причине происшествия, помощь в разоблачении подлинных виновников, простая и одновременно логическая последовательность доводов восхищали Веденина, зарождали в нем вот это желанное и опасное чувство — любовь, на которую он не имел права. А она уже вошла в его сердце, то обдавала огнем, то сжимала холодом.

Гайвороненко, видя его настроение, не донимал ни вопросами, ни разговором. Да и генерал выглядел не лучше: им обоим на военном совете выдали по первое число. И поделом: под их крылышком росли и зрели Скоросветов с Измайловым — не в один же день они стали дельцами, меркантилистами; сколько раз Скоросветова уличали в непорядочности, подличании, а материал на увольнение не представили, пересаживали его из одного кресла в другое. Прав Гайвороненко: доверие, как и жизнь, теряют один раз. А Веденин ограничивался тем, что назначал Скоросветова на другую должность… А как характеризовали Измайлова? Добросовестный офицер, знающий свое дело врач, принципиальный коммунист… Не только по шаблону аттестации писали, по шаблону к людям подходили: хороший врач, значит, и человек хороший. Не напивается допьяна, значит, добросовестный офицер. Выступает на собраниях, значит, принципиальный коммунист. А то, что он скопидомничал, почти всю получку на сберкнижку клал, обмундирование до дыр изнашивал, мало кого беспокоило, — все времени не хватало. А теперь его будет и того меньше: надо нового испытателя готовить, другого врача искать.