Виктор Попов - Живая защита

— Наверно… Не каждый умеет улыбаться без конца и без дела.

— Дурачок. Это прием такой. Когда улыбаюсь, легче владею собой. Легче получается, понял?

— Я пока не выработал приемов… Ну и взмок! Самому противно.

Осипов почувствовал себя с тяжелым рюкзаком, набитым чужим грузом. Ему оставалось донести до назначенного места.

Барумов, Топырев, Дунков, Дедюх по сути дела все решили. Оставалось их решение узаконить силой своей власти. Или отвергнуть. Начальник дороги обязан внести что-то лично от себя, Хотя бы перечеркнуть их мнение, чтобы знали, что у него есть свои мысли и взгляды. Но не повернет ли он против самой жизни?

Сейчас он придирчиво определял свое отношение к прозрачным выводам вагонников и других посетителей. Когда со скрупулезной точностью Осипов понял производственный провал, ужаснулся: на Кузнищевском отделении в назначенный срок электровозы не пойдут! После крушения никто не позволит вести стройку дементьевским методом.

Осипов тут же вызвал по телефону министерство. Оказалось, что все строительно-монтажные поезда имеют большую нагрузку. Ни одного выделить сейчас не могут. А тот, предназначенный для Кузнищевского отделения? Что вы! Он уже работает на другом объекте. Помните, вы отказались от него. Отзывать поздно…

Против, как говорится, не попрешь. Этого и следовало ожидать. Видано ли, чтобы в сезон огромнейшего в стране строительства рабочая сила была бы незанятой?

А нельзя ли так помочь строительно-монтажным поездам, которые ставят опоры, чтобы одновременно закончить все дела и на участке, где уважаемый Дементьев развернул самодеятельность?

Телефонные разговоры по нитям линейно-путевой связи были прерваны: кузнищевские телефонистки начали разыскивать на перегонах начальников строительно-монтажных поездов.

Первым отозвался Федянин. Его шепелявый голос часто прерывался трескучими помехами.

— Слу-а-ю!..

Он уловил, что с ним разговаривает начальник дороги, но точно понять вопроса не мог.

— Постараюсь вы-о-лнить…

Наконец все понял и замолчал. Думал.

— Товарищ начальник дороги! — снова закричал он. — Мы и так еле уложимся! Еле-еле! Нам отвели огромный учас-ок… Самим еле-еле…

— А как дела у соседнего строительно-монтажного поезда?

— Точно так же! И у него тесный график! Не возьмется. Мы с ним говорили недавно. Самим бы уложиться…

— Вот так! — сказал самому себе Осипов и бросит трубку.

Теперь, видимо, с планом… в трубу. Вот так! На соседних дорогах ревут электровозы. А у него… бумажная возня, крушения, оперативные разборы…

Он взглянул на записи в блокноте. Потом, потом с этими беседами! Ему не терпелось выехать на место происшествия, чтобы с людьми и прежде всего с Дементьевым разговаривать со знанием предмета. Изо всей силы придавил кнопку звонка.

— Машину! — бросил в щелочку открывшейся двери.

Прежде всего с Дементьевым…

Вскоре черная «Волга» с серебряными полосками вокруг просторных окон взвизгнула тормозами у подъезда.

Яков Сергеевич поговорил с гостями, и ему стало хуже. Выпуклый лоб покрылся испариной. Оставив на подоконнике и на тумбочке рядом с кроватью тугие связки махровой гвоздики, банки с вареньем, пачки печенья, колесико темной копченой колбасы, делегация машинистов тихонечко, стараясь не стучать ботинками, вышла из палаты. Яков Сергеевич закрыл глаза.

Лена прижалась спиной к двери, как бы говоря: больше никого не пущу! В палате кроме нее и Барумова оставался лишь один из делегации — машинист Беляев. Он поймал требовательный взгляд Лены. Сделал вид, что ничего не произошло, и повернулся к Якову Сергеевичу.

В открытое окно, затянутое пришпиленной марлей, прорывался горячий воздух. Он не приносил прохлады. В палате было душно. Со стороны улицы жужжащим комочком бился о марлю полосатый шмель. И вдруг вместо монотонного жужжания длинно-длинно загудел паровоз. Кто-то из молодых самостоятельно повел поезд и, радуясь, долго тянул за «грушу». Яков Сергеевич открыл замученные глаза. Казалось, он ни о чем не думал — таким отрешенным было его испитое болезнью лицо.

— Ды-ы закрой жа-а!.. — закричал он слабым трескучим голосом.

Руки судорожно прижали к груди смятую простыню. Лена бросилась к пухлой кислородной подушке. Павел вскочил на подоконник, сорвал марлю, за верхний шпингалет притянул створку окна.

Вслед за длинным паровозным гудком в палату ворвались короткие, хлопотливые свистки маневрового локомотива. Павел резко прихлопнул вторую створку. Звуки ослабли, но Яков Сергеевич все равно улавливал приглушенные гудки. Он задыхался. Сердце сдавило так больно, что невольно подумал: «Конец!..» Шепотом приказал: