Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Понимаешь, надо… У меня там один…

— Раз надо, так ступай на здоровье! — Вероника поправила косынку.

— Часа через два вернусь, — добавила Анна и посмотрела на Веронику: не спросит ли чего.

Но Вероника не любопытна. Она серьезна, как все это время после случившегося на кладбище. Вокруг рта глубокие морщины, глаза неподвижны, будто лишь недавно увидела мир во всей его непостижимости. В волости поговаривают, что невеста Лачплесиса бывает прямо не в себе. Иной раз Вероника в самом деле странно ведет себя. Разговаривает с кем-нибудь, а как бы и не слушает его. Прямо в глаза грубости говорила Курситису, волостному старшине, ксендзу, а те даже не осмелились одернуть ее.

— У меня к тебе только одна просьба, — колеблясь, сказала Анна. — Видишь… Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь узнал, что я ходила куда-то. Потому — встретишь кого-нибудь, спросит тебя кто… Скажешь, что я все время была с тобой, тут же, поблизости.

— Скажу, — безразлично кивнула Вероника и склонилась к корзине. — Пристанет кто, скажу: отделилась, пошла искать место, где ягод побольше.

— Куда ты думаешь сейчас повернуть?

— Придется в конец Большого острова.

— Ну так я тебя там буду ждать.

— Буду там, пока ты не вернешься.

Когда Анна прошла уже несколько шагов, Вероника окликнула ее:

— Аня!

— Да?

— Погоди… У тебя почти пустая корзинка, — сказала она, подойдя. — Дай я своих подсыплю.

— На что это?

— Для людей. Если корзинка полная, подумают, несешь продавать на станцию или в местечко.

— Вероника, ты…

— А что? С полной корзинкой можешь смело идти.

— Вероника, милая! (Господи, эта женщина уже успела так далеко заглянуть!) Я, право, не представляла себе, что ты…

— Мы многого чего не представляли себе, — ответила Вероника, уставясь туда, где болото сливалось со свинцово-серым горизонтом. — Мой покойный Сильвестр научил меня думать. Иди, не медли!

Анна прыгала с кочки на кочку. Задержалась она… надо поторапливаться. Земля раскисла от ливней. Ноги на полевой тропинке облипли глиной, отяжелели, словно свинцом налились. К тому же Анна обула неуклюжие ботинки военного времени, со страшно толстой, залатанной подметкой. Приходилось то и дело вытирать ботинки осокой и мхом на меже. Времени оставалось в обрез. Еще надо было перейти поля Тейцанов и лесок у села Куки.

Куковский лесок Анна почти пробежала бегом. Западный ветер донес перестук колес поезда и едва уловимый едкий запах угольного дыма. Не опоздала…

Товарищ возник внезапно, словно с придорожной липы свалился. Еще только что никого тут не было, и вот перед купой деревьев появился мужчина в дождевике, сапогах, в темной шляпе.

— Аня, — сказал он и заулыбался.

— О-о-о, — вырвалось у нее от неожиданности. Не стоял бы он так близко, не услышала бы она знакомый голос, ни за что не узнала бы бывшего гротенского комсомольского воспитателя, товарища, идейно закалявшего их в тюрьме. Даже осанка и движения у него были другие, чем у Отца, как они его прозвали в заключении. Только глаза, манящие и вместе с тем предостерегающие, были хорошо знакомыми, дружелюбными, чистыми глазами Дзениса.

— Добрый день… Здравствуйте… — Анна поставила корзину с ягодами и в растерянности опустила руки. Так хотелось сказать этому седоватому человеку что-то очень душевное, но не хватало слов.

— За тобой все чисто? — посмотрел Дзенис туда, откуда пришла Анна. — Ну, прибавь шагу и побереги глаза!

Они, наклонившись, пробирались между деревьями, защищая лицо от пружинистых еловых и березовых веток, пока не пришли к большой, похожей на стог сена ели, ее ветви доставали до самой земли.

— Сядем так, чтобы каждый видел далеко со своей стороны. — Дзенис опустился на землю около корней дерева, на сухие хвойные иглы. — Я тут, а ты — спиной ко мне.

— Что мы скажем, если… — начала Анна и замолкла. Ведь это первым должен сказать старший товарищ.

— Мы, конечно, друг с другом никогда не были знакомы и сейчас не знакомы, — засмеялся Дзенис здоровым смехом. — Только боюсь, что этот номер не пройдет. Черные слишком хорошо знают нас. Схватят, так нам придется покруче, чем тем четырнадцати пурвиенцам, которых взяли на старом кладбище. Ведь нелегальную организацию им пришить трудно. Кроме швеи Пурене, у которой муж осужден за коммунизм, никто из арестованных еще скомпрометирован не был.

«Все знает. Видно, немало уже прошло времени с тех пор, как он вернулся», — подумала Анна и стала ждать, что товарищ скажет еще. Но вместо этого он спросил: