Янис Ниедре - Деревня Пушканы

Зазвенел колокольчик, и в полумраке раздалось всем знакомое покашливание, которым ксендз обычно предварял свою проповедь.

Анна сидела среди женщин и слушала, как все суровее и суровее звучали слова ксендза. Его возмущение постепенно достигло апогея.

— Католики! Что вы творите? Отвернулись от своей церкви, ступили на путь неверия. Посещаете мирские сборища, читаете нечестивые писания. Прошлой ночью прислужники сатаны опять сделали свое пагубное дело. Купленные иноземными злодеями, они прошли по божьей земле и раскидали антихристовы листки. И никто не встал на их пути. Католиками называетесь, перед богородицей крестным знамением осеняете себя, а живете как скоты. Только и знаете сивуху ведрами черпать, драться да в грязи валяться.

— Ишь как сурово, — сказал один из юношей и двинулся к выходу. За ним последовал стоявший за колонной смуглый мужчина, а за тем — третий. Под влиянием какого-то неожиданного внутреннего побуждения Анна тоже стала пробираться вслед за парнями.

Трое замеченных ею парней прошли по двору, затем — между повозками богомольцев и разлеглись на одной из телег. Неподалеку от повозки Гаспара.

Анна тайком сунула купленную книгу под солому на телеге отца, забралась на нее и, лежа на мешке, следила за парнями. Она была готова поспорить, что эти люди имеют прямое отношение к тому, чем возмущался только что ксендз.

Но парни разговаривали тихо. Поднявшееся на небосклоне солнце припекало все сильнее. Яркий свет резал глаза. Анна прикрыла веки и отдалась ласковому теплу. Она вскочила от пинка матери. Отец и остальные прихожане уже распутывали вожжи. Стало быть, богослужение кончилось.

— Лежебока! — бранилась мать. — Ни стыда, ни совести. В церковь, наверно, и ногой не ступала?

— В церкви я была…

— Была… — ворчала мать. — Уж дома ты у меня получишь… Ну, слазь с телеги! Идти пора!

— Куда это?

— К ксендзу, за Езупа просить.

— А мне-то зачем?

— Не твое дело. Сказали тебе, идти надо, и все тут. Как же быть? — обратилась она уже к мужу. Лошадь все-таки жалко гонять.

В приемной ксендза уже ждали Тонславы, Спрукст и Антон Гайгалниек. Подошли Упениеки и еще кое-кто. У мужчин и женщин за пазухой свертки, которые они оставляли в маленькой каморке, где в дверях сновала экономка ксендза Апале.

Езуп Тонслав с Антоном Гайгалниеком стояли у длинного покрытого белой скатертью стола.

Смешавшись с остальными, Анна слышала, как Антон поучал Езупа:

— Факт! О чем бы ни спросили, отвечай: «Живот болит, голова от смеха звенит…»

В другом конце дома стукнула дверь, прогудели тяжелые шаги, и в приемной вдруг стало так тихо, что слышно было, как на дворе кудахчет курица. И тогда в двухстворчатых дверях, ведших к домашнему алтарю, возник ксендз. Теперь он казался меньше ростом, чем в церкви.

Ксендз обвел взглядом присутствующих, слегка кивнул и устало произнес:

— Слава господу Иисусу!

— Во веки веков! — ответили ему собравшиеся.

— На что жалуетесь? — Викарий подошел к столу, задрал полу сутаны и зашарил в невидимом кармане. — Что гнетет души ваши, что лишает их покоя? — Пола сутаны скользнула вниз; тихо звякнув, на стол упала связка ключей, и пастырь пурвиенского прихода степенно уселся в кресло. Его широкая короткопалая ладонь с поблескивающими розовыми ногтями опустилась на край стола. Так верующим удобнее будет прикладываться к рукаву сутаны своего пастыря. — На что жалуетесь, спрашиваю я! — повторил ксендз.

Перед креслом опустился на колени Тонслав. Звонко чмокнув рукав сутаны, он скрестил на груди руки и уставился на ксендза взглядом, полным болезненного отчаяния.

— Спасите, святой отец, помогите! Замолвьте свое святое слово! Добрый, милосердный наш пастырь…

— А-а, Тонслав? Ну, чего тебе? Говори так, чтобы можно было понять!

— Факт! Преподобный отец, Тонславу надо помочь. — Антон Гайгалниек толкнул вперед Езупа. — Сына Тонслава хотят в солдаты забрать. Уже бумагу прислали. А Езуп не в своем уме. Факт! Было бы великим грехом такого из дому отпустить. Мы все у господина мирового поклясться готовы, чтоб Езупа не забрали. И просим вас, святой отец, замолвить свое веское слово!

— Как? — Белая рука скользнула со стола. — От защиты отечества отвертеться хотите?

— Нет, святой отец, этого мы не хотим. — Антон проворно сунул на стол царский серебряный рубль. — Мы не против защиты отечества. Факт! Мы только не хотели бы, чтобы больного, убогого человека… Мы, святой отец, все как надо, как истинные католики. Мы сейчас же всей деревней, как один, придем к вам сено косить. Только больного Езупа спасти надо. Вся деревня об этом просит. Мы все тут: Сперкай, Спруд, Упениеки…