Вениамин Рудов - Временно исполняющий

Суров спрыгнул на землю, и под его ногами хрустнул ледок. Свет непогашенных фар выхватил кусок вспаханной полосы по ту сторону ограждения, слегка припорошенный снежком, куст орешника неподалеку от него, тоже в снегу, и стожок сена под большой белой шапкой снега. Дальше, куда не доходил свет автомобильных фар, угадывался уходящий за горизонт лес.

Правее ворот послышались шаги возвращающегося Духарева. Он остановился, не дойдя метров трех до машины, крикнул в темноту, и тотчас раздался частый топот ног, из-за дальнего, не видного со света разлапистого куста показался и замер солдат в полушубке, слепящий луч фары полоснул по нему сбоку, по левой стороне лица, высветлив побелевшую от мороза скулу и блестящий, узкий зрачок.

— До заставы два с половиной километра, — доложил Духарев, когда часовой пропустил их в ворота. — Если хотите, пройдем пешком и проверим наряды правого фланга.

— С удовольствием.

— Тогда я поставлю в известность начальника заставы. — Майор включился в розетку, переговорил со старшим лейтенантом Пестраком, командовавшим этой заставой, сообщил ему, что на участке находится начальник отряда.

— Исполняющий обязанности, — поправил Суров. — Все, Духарев, пусть Пестрак работает по своему плану.

— Работайте по своему плану, — повторил Духарев. Сказал и нырнул в темноту, легко зашагав по дозорной тропе, извивавшейся вдоль журчавшей где-то сбоку речушки.

Идя вслед за ним, постепенно привыкая к темноте, Суров подумал, что Духарев не год и не два прослужил на этой заставе и так изучил участок, что в кромешной тьме ориентировался, как в собственной квартире.

Из доклада старшего лейтенанта Пестрака Суров понял, почему личный состав накрывается поверх одеял шинелями, а единственным местом, где после возвращения с границы можно согреться, является сушилка. Груду старых проржавевших батарей парового отопления еще не увезли, новые же лежали вдоль стен.

В сильно остывшей канцелярии две новых батареи стояли у стены под подоконником, в нише. От одного взгляда на них становилось еще холоднее. Суров с Духаревым чаевничали. Над кружками вился парок. Начальник заставы отправился отдыхать, прапорщик ушел на проверку.

Разгоряченный дорогой и чаем, Суров сидел в накинутой на плечи шинели. Духарев, порозовевший от длительной ходьбы и тоже разгоряченный чаем, решительно сбросил с себя шинель и остался в одной тужурке. Чувствовалось, что он взволнован, хочет, но не решается первым заговорить о чем-то очень важном. Суров решил помочь ему.

— Вы раньше служили на этой заставе? — спросил он.

— Так точно. В позапрошлом году забрали в отряд.

— И, двух лет не прослужив в штабе, подали рапорт об увольнении?

Духарев вспыхнул.

— Вы уже знаете?

— Знаю. И удивлен. Вам бы еще по меньшей мере лет семь-восемь служить. Квартиру со временем получите. Стоит ли идти на крайность?

— Это с какой стороны посмотреть, товарищ подполковник. Когда меня переводили с границы, обещали и квартиру и должность. Я ведь не рвался с заставы. Только понимал: не век же в лесу сидеть. Ребят двое, учить надо. Да и сам не пень еловый, соображаю, и опытом не обделен. Должность — не последнее обстоятельство в нашем деле. К тому же чувствую: по плечу мне, И военное образование мое соответствует. Такого мнения, знаю, было и начальство.

— Было и есть, — заметил Суров.

— Было, — стоял на своем Духарев. — Полковник Карпов в аттестации так и написал: «Занимаемой должности вполне соответствует». — Духарев внезапно умолк, наполнил опустевший стакан одной заваркой и выпил залпом. Посмотрел на часы.

Было далеко за полночь. Интуитивно Суров чувствовал, что в жизни Духарева наступило одно из тех редких мгновении, когда хочется откровенного разговора, честного, без утайки, разговора начистоту — не только чтобы облегчить душу, но и посоветоваться, может быть, исправить то, что еще поправимо.

— Я бы на вашем месте не торопился, — произнес он мягко. — У вас есть выслуга, но еще можно служить… И рапорт ваш еще не отправлен.

— Так ведь замахнулся уже… Не рак я, чтобы обратным ходом ползти на исходный рубеж. — Усмешка пробежала по его тонким губам. — Если по-честному, товарищ подполковник, то не в одной квартире причина. Я бы мог, конечно, поподробнее рассказать, но получится вроде жалуюсь… А жаловаться не любил и не люблю. Если другие помалкивают, так мне и подавно незачем рыпаться.

Суров догадывался, что за туманными словами майора кроется нечто другое, может быть, даже более значительное, чем отказ в предоставлении квартиры, и уж во всяком случае очень важное для Духарева-пограничника, и он не решается рассказать, что его мучает, в силу каких-то условностей.