Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Говорить?

— Втолковать.

Новиков перевел дыхание.

— Не случись той ночи, — сказал с горечью и так тихо, что Ведерников едва разобрал слова, — не случись ее, так бы ходил до сих пор с завязанными глазами. Видишь, какой неинтересный разговор получается! Совсем неинтересный!

— По-честному, так я мало что понял. Слова вроде русские, а допетрить, что к чему, не могу. Ежели так своих учеников научил, я им не завидую. Это уж точно: не завидую.

— Почему?

Ведерников усмехнулся:

— В шутку сказано. А что путано говоришь — верно слово. Улавливаю пятое через десятое.

— Не умею проще. И вообще, не будем. Голова болит. У меня вот они где сидят, эти синие стрелы на карте Голякова! — сказал он вдруг без всякого перехода и, стремительно поднявшись со скамьи, ударил себя кулаком в грудь. — Ты карту не видел… Это когда мы поляка привели на заставу… Старший лейтенант спрашивал и знаки на нее наносил.

Упреждая вопросы, Новиков принялся рассказывать об увиденном и пережитом минувшей ночью, говорил, волнуясь, медленнее, чем разговаривал обычно, жестикулировал, и перед Ведерниковым как бы воочию предстали испещренная синими условными знаками карта, синие стрелы, уткнувшиеся остриями в советский берег, смятенное лицо отделенного, ослепляющий свет мотоциклетных фар на вражеской стороне и Новиков с Ивановым, распростертые в унизительной позе на своем берегу.

— Остальное ты знаешь. Шок быстро прошел. Значительно скорее, чем я ожидал. До самой смерти этого не забуду. — Голос у него стал каким-то хрипловатым. — Ты вот побывал на войне, понюхал пороху, ранен. В общем, однажды уже пережил то, что всем нам еще предстоит… Не знаю, о чем ты думал на финской, какие надежды вынашивал…

— В живых хотел остаться. В крайнем разе не шибко покалеченным.

— Это само собой… Но если мне суждено уцелеть, я обязательно вернусь в школу, к детям, и стану их учить знаешь чему?..

— Дважды два — четыре, трижды два — шесть. Известная наука. Угадал?

— И этому. Но главным образом постараюсь привить им ненависть к любому проявлению неправды. Вот чему я их стану учить. Ненавидеть ложь! — Незнакомо резкий, порывистый, Новиков точными, рассчитанными движениями стал поправлять на себе обмундирование и делал это с такою неторопливой тщательностью, словно дела важнее для него в эту минуту не существовало. — Дай-ка еще сигарету, — мягко попросил, отгоняя рукой назойливых комаров. — Так и привыкну к чертову зелью. С чего бы это?

— Надо ли?

— Что поделаешь… Захотелось.

Ведерников зажег спичку и, пока отделенный, пригнувшись к его руке, неумело прикуривал, ловя ускользающий огонек, успел заметить остро и ненавидяще вспыхнувшие глаза, дрожащую в губах сигарету, тонкую, с ложбинкой, мальчишечью шею в широковатом вороте гимнастерки и выступающие лопатки на тощей спине.

— Вот такие дела, Сергей, — ни к чему сказал он, совладав с огоньком. — И кино уже кончилось. Мы и не заметили когда.

Как ни старался он спрятать волнение — подражая Ведерникову, курил нечастыми длинными затяжками, придерживая в легких махорочный дым, произносил ни к чему не обязывающие слова будничным голосом, — скрыть свое состояние все же не мог.

Ведерникова охватило дурное предчувствие. Ничего особенного Новиков не сказал, а жутковато стало, без видимой причины накатила тоска — будто холодными костлявыми пальцами стиснуло горло.

Через двор в калитку проследовал пеший наряд с собакой. За воротами пес заскулил, видно, уперся, послышалось раздраженное понукание инструктора. Потом стихло.

Молчание становилось тягостным. Взгляд Ведерникова машинально скользнул вдоль ограды и натолкнулся на других курильщиков. Оказывается, не одни они здесь с Новиковым, буквально в нескольких шагах — тоже молча — попыхивали сигаретами двое, и еще огоньки загорались под яблоней.

От мощных дубов, росших напротив заставы прямо на берегу реки, пришел тихий шелест потревоженной кроны.

Из дверей конюшни в полосе тусклого света показался дневальный с охапкой сена.

Новиков невольно оглянулся на свет, и Ведерникова как бы отбросило вспять — перед ним был прежний — ушедший в себя — малоразговорчивый младший сержант, от всего отрешенный: дескать, можете обо мне думать, что вам заблагорассудится, ваши мысли меня мало волнуют.

— Поговорили — и хватит, — сказал Новиков. И зашагал к затемненной заставе, уверенный, что Ведерников от него не отстанет.

…Не пришлось им поспать. Рассредоточившись, окаменело лежали на берегу, вглядываясь и вслушиваясь в черноту по ту сторону реки, ловя и определяя на слух каждый шорох и звук. Новиков с ручным пулеметом расположился в центре, Ведерников лежал немного поодаль и левее, метрах в десяти-двенадцати — Терентий Миронюк с автоматом.