Ахияр Хакимов - Млечный путь

— Не могу спать. Устаю за день так, что упасть готова. А лягу — и сон не берет. И думаю, и думаю... Умру я скоро, наверное.

— Типун тебе на язык! — испугался и одновременно рассердился Мансур. — Разве такими вещами шутят? — С другой стороны, и обрадовался, что сноха наконец заговорила. — Ты мне лучше скажи: что тут у вас происходит? Что случилось?

— Не знаю... — Алия склонила голову, и Мансуру показалось, что она плачет. Но вот подняла голову, и он увидел, что глаза у нее сухие, только горят лихорадочным нездоровым блеском. — Вот уже два года, как болею. Сердце... Давит все время. Щемит и давит. А Анвар этого понять не хочет. Упрекает, что притворяюсь. Может неделями не разговаривать. Тяжело мне.

— Чего же он... так?

— Подозревает в чем-то, ревнует... Видно, наговорил кто. Мало ли услужливых. А до других ли мне? И люблю я его. Не хочет понять. Сам мучается и мне житья не дает.

Тут она не удержалась, всхлипнула и, не успел Мансур слова сказать, тенью скользнула в свою комнату.

Вот оно что!.. Мансур тяжело задышал, чувствуя, как приливает кровь к голове. Ах, дурные, дурные!.. Не в силах усидеть на месте, он стал расхаживать по кухне, гневно поблескивая глазами. Где любовь? Где уважение к женщине, если изводишь ее ревностью? Да неужели не понимает Анвар, что тем самым унижает и себя как мужчину? Глупо, противно. Дал одолеть сердце этому пещерному чувству — не жди спокойной жизни. Конец любви, радости общения, человеческому достоинству. «Вот видишь, Нурания, не углядел я в нашем сыне этого порока, тиранства этого, не сумел внушить ему трепетного отношения к женщине. Моя вина, прости...»

Так он мысленно укорял сына, а еще больше себя самого. Да, что посеешь, то и пожнешь. Не хватало Анвару в детстве отцовской строгости. Нельзя было потакать его капризам, своеволию. Всем взял парень — лицом и статью, умом и упорством, а душа оказалась черствой. И все потому, видно, что рос без ласки материнской, без нежности. А там, еще не успев окрепнуть душевно, мальчишкой упорхнул из дома... Но может, еще не поздно, еще можно поправить, пока молодые живут под одной крышей и соединяет их эта маленькая, не по-детски серьезная девочка? Надо завтра же по-мужски взять сына в оборот, а если нужно, стукнуть кулаком по столу. Иначе не вернуть семье утерянный лад.

Придя к такому решению, он собрался было пойти укладываться, как появился Анвар, и по его настороженному взгляду Мансур понял, что тот слышал их разговор с Алией или догадывается о нем.

— Чай не остыл еще у тебя? Налей-ка и мне, — сказал он. И по виду его, и по голосу нетрудно догадаться, что тоже мучается бессонницей.

— От чая ко сну не потянет, — пробурчал Мансур, но все же наполнил чашку и придвинул ее к сыну. — Садись. А то ведь три дня, как я приехал, а ты хотя бы раз поговорил с отцом...

— О чем говорить... Наша жизнь перед глазами у тебя, ничего радостного добавить не могу. — Анвар положил в чашку несколько ложек привезенного отцом меда и, лениво помешивая в ней, чему-то грустно улыбнулся. — Сознаю, вина за мной. Здоровье у Алии неважное, а я... чуть что — взрываюсь. Чем больше я злюсь, тем сильнее она замыкается в себе. Разве все объяснишь... Да и на службе много всякого. Ладно, отец, ни советы твои, ни утешения облегчения нам не принесут. Ты лучше скажи: не надоело одному дни коротать?

— Я, сынок, привык к одиночеству. Все мои собеседники на Голубом Озере — лес да горы.

— У тебя еще есть Пират. И коза вдобавок, — засмеялся Анвар. Брови вскинулись вверх, лицо посветлело. Удивленный тем, что сына может развеселить такая мелочь, Мансур и сам заулыбался: нет-нет, никакой Анвар не тиран! Если бы с такой же открытостью и добром относился к семье, нуждающейся в теплом слове, в нежности, глядишь, и сам перестал бы маяться и изводить себя. Ведь сказано же: добрым словом и змею можно выманить из норы. А тут люди, дороже которых у тебя нет и не будет. Неужели не понятно?

Обрадованный Мансур открыл было рот, чтобы выложить эти свои мысли, да солнце снова ушло за тучи — лицо Анвара опять подернулось тенью. И, понизив голос, он сказал такое, что у Мансура дыхание перехватило:

— Чем жить бирюком среди гор да камней, не лучше ли тебе сюда перебраться, отец? — По всему, не вдруг и не сегодня пришла ему в голову эта мысль. — Дом у нас просторный, ни в чем не нуждаемся. Тебе-то скоро шестьдесят уже, не знаю, чего жилы из себя тянешь? Неужели твой сын об отце не позаботится?

Хоть и высказал Анвар это пожелание только сейчас, не было оно для Мансура новостью. Еще раньше почти в каждом письме Алия намекала на это между строк. Значит, советовались, вдвоем решали. Что там говорить, приятно было Мансуру: каким бы самостоятельным ни считал себя упрямый сын, он, как юный росток, приникающий к старому дереву, нуждался в жизненном опыте отца, его советах и руководстве. Ну, если и не совсем так, то уж, наверное, думает: будь в доме старший, не останется места для семейных ссор — стыдно при нем горшки бить.