Мирмухсин - Чаткальский тигр

— Давай вернемся, Гулгун. Не упрямься, дочка, — сказала пожилая женщина, поправляя под мышкой промокший и потяжелевший узел. — Мы, наверно, час уже стоим. Ни автобусов, ни попутных машин…

— Еще чуточку подождем! — сказала девушка, опять уловившая отдаленный гул. И тотчас показались две тусклые фары. Приближаясь, они становились все ярче и ярче.

Гулгун шагнула на асфальт и замахала рукой. Но и эта машина промчалась мимо. Она тоже была доверху загружена огромными катушками с кабелем и какими-то громыхающими железяками.

Гулгун вернулась к матери.

— Чтоб им провалиться! Опять грузовая! И все — на Чарвак. Едут и едут. Все — на стройку ГЭС… Неужели автобусов не будет?..

— Давай вернемся, дочка. Ведь тут недалеко. У меня уже ноги раскисли, как лепешка, попавшая в воду, — уговаривала ее пожилая женщина, едва шевеля трясущимися от холода губами. — Сегодня заночуем в доме у твоей бабушки. А завтра, бог даст, дождь перестанет и мы спокойненько доберемся до нашего Сиджака.

— Ой, мама, я ж вам говорила, чтоб пораньше уехать. А вы прокопались. Вот и угодили под ливень! — в сердцах проговорила Гулгун и чуть не всхлипнула от досады.

— Все это божьи дела, дочка. Я тут ни при чем. Плов ко времени не доспел, угощение поздно подали. Не могли же мы уйти, когда другие гости и не думают вставать с места.

— Повидались с родичами — и ладно. Можно было уйти…

— Разве ж это сборы! [2] Сборы — народный обычай: один из родственников собирает у себя всех родичей, чтобы время от времени они могли друг с другом видеться. А золовка Рихси уж такая копуша, такая копуша! Столько раз ее предупреждала: эй, золовушка, говорю, нам с Гулгуной далеко ехать, так что кладите рис в казан пораньше! А она ведь из тех, кто не вздрогнет, если даже пинка дадут. Все — «сейчас» да «сейчас». Вот и продержала нас, недотепа, до ливня. Должен же человек уметь двигаться поживее! Когда вижу таких увальней, прямо из себя выхожу…

— Тогда не нужно было и вовсе уходить. А сейчас что толку возвращаться, все равно промокли.

— Я и сама подумала: не заночевать ли нам, — но ведь знаешь, какой беспокойный у тебя отец. Возьмет в одну руку свой костыль, в другую — палку да и отправится искать нас с тобой. К тому же я сдуру ему пообещала, что вернемся сразу же после полудня. И когда о твоем братце думаю, сердце разрывается — с утра Аскарджан жаловался, что горло болит. И голова горячей была. А откажись мы поехать — все родичи обиделись бы…

— Незачем было столько сидеть! — Гулгун кипела от негодования и не могла скрыть этого. — Знала бы, не поехала с вами!

— Родичи тогда и близки друг другу, когда хоть изредка видятся. Если не на таких сборах, то где же и встречаться? Не будешь общаться, знать о житье-бытье друг дружки, с годами и узнавать друг друга перестанешь!.. Хорошо еще, у тебя бабушка есть. Она, как старшая в нашем роду, и сзывает нынче к себе всех близких. Не будь ее, разве бывали бы мы так часто в доме у нашего зятя? Из уважения к старушке и ходим. Если она, не приведи господь, уйдет из жизни, станут ли наши братья, сестры хоть иногда справляться о здоровье друг друга?!

Гулгун передернула плечами, отвела рукой со лба мокрые пряди. Она дрожала так, что зуб на зуб не попадал.

Ливень лил как из ведра.

Девушка уже готова была согласиться вернуться туда, где они гостили. Но вдруг опять увидела расплывчато светящиеся точки фар. Однако теперь машина ехала со стороны Чарвака.

Гулгун выбежала на дорогу и почти с отчаяньем замахала рукой.

— Нам же в другую сторону, дочка! — крикнула ей мать.

— А… все равно!

Яркий луч на мгновение выхватил из темноты фигуру девушки. Машина пронеслась мимо, дразняще мелькнув красными точками задних огней. Это был газик. Но вот в отдаленье заскрипели тормоза, автомобиль остановился, шофер дал задний ход, и машина подкатила к Гулгун.

Девушка отворила дверцу и, не дожидаясь приглашения, полезла в кабину.

— Мы промокли до нитки, — сказала она жалким дрожащим голосом.

— Вижу, — усмехнулся водитель.

— Ай, сынок, да быть мне жертвой за вас. Не откажите подвезти до Сиджака, — взмолилась Санобархон, неуклюже поспешая к машине. — Да перейдут на меня все ваши горести и беды.

— Пожалуйста, садитесь — сказал водитель. Сняв с губы окурок, он щелчком выбросил его наружу.

В кабине было так темно, что и лица не различишь.

Мать и дочь разместились на заднем сиденье. Машина круто развернулась и помчалась в обратном направлении.