Мирмухсин - Чаткальский тигр

Но беда в том, что поначалу многие верят таким прохвостам. На что проницателен Георгий Исаевич Садовников, и тот поверил ему, когда он вероломно оклеветал Караджана. Видимо, любая ложь до поры до времени кажется истиной, тем более если рядят ее в шелковые одежды правды и она блестит, переливаясь. Попробуй-ка разгляди, что под оболочкой! Только когда сабля времени рассечет шелковый покров клеветы и в пламени терпения сгорят муки, доставленные ею, человек вновь возрождается, как птица Феникс из пепла. Но в сердце его нет-нет да и заноет рубец…

С трибуны выступали секретарь ЦК партии, начальник управления Чарвакской стройки, передовые рабочие. Их голоса, усиленные громкоговорителями, звучали но всей долине. Горы откликнулись им многократным эхом.

Задумавшийся Караджан Мингбаев вздрогнул, когда произнесли его фамилию и дали слово. Он не продумал заранее, о чем будет говорить. Немного растерялся. Но на память пришли друзья, соратники, без которых он не смог бы свершить и толики того, что сделал. Стал говорить о них. Голос окреп. Глаза сияли. Откуда и слова брались! Сердце диктовало. Никогда еще не был он столь красноречив. Слова летели над заполненной людьми площадью, алой от транспарантов и знамен, над Чарваком, над горами. Как вольные птицы летели его слова. И навстречу ему, словно поток, прорвавший запруду, хлынули рукоплескания.

К микрофону подошел Амир Равнак. Люди сразу узнали полюбившегося поэта. Он был взволнован, лицо — вдохновенно. Ветер шевелил седые пряди. Придерживая микрофон одной рукой, он слегка прокашлял горло и негромким хрипловатым голосом стал читать отрывок из своей поэмы.

Его голос временами тонул в громе аплодисментов. А когда над площадью вновь нависала тишина и становилось слышно, как ветер полощет знамена, тогда опять взмывали к заснеженным вершинам слова поэмы, как стройная вереница белых журавлей, подсвеченных рождающимся солнцем.

Праздники зависимы от будней. Если будни не потрачены зря, а были чем-то заполнены, то и праздники — в радость. На второй же день после торжеств Караджан собрался в обратный путь — в Наманган. Ведь на плотине ни на минуту не прерывалась работа.

Когда вещи уже были упакованы, уложены в чемоданы, он взял на руки сына, поманил рукой Гулгун и размашисто зашагал в ту сторону, где прежде журчал Наволисай. Жена едва поспевала за ним. На ее вопрос, куда же он ее ведет, не оборачиваясь, бросил:

— Сейчас увидишь…

Наконец они остановились на каменистом обрыве, у самого края водохранилища. На берег, шипя, набегали и уползали небольшие волны, оставляя на темном песке пену и мусор. Пахло мокрой землей, как после дождя. Они минуту вглядывались в зеленоватую толщу воды, пока не увидели в ней стены жилища, разбросанные кирпичи, а на краю двора, под огромной орешиной и шелковицей с обрубленными ветвями, остатки печи и тандыра. Чуть поодаль темнел под водой обширный сад. «Это же двор Чоршанбы-ота!» — догадалась Гулгун.

— Зачем вы меня сюда привели? — с волнением спросила она у мужа.

Караджан улыбнулся. Не отрывая взгляда от прозрачной, как хрусталь, воды сказал:

— Угадай-ка.

Гулгун пожала плечами.

— Таковы все женщины — все быстро забываете, — притворно вздохнул Караджан. — Я же в этом саду тебя увидел впервые! На тое. Помнишь?.. Именно в тот раз ты зажгла мое сердце, будто поднесла к нему факел. Всего два или три раза я взглянул на тебя. А ты заметила. Возмутилась. Тотчас ушла. А я дал слово себе: «Женюсь на этой красавице! Иначе мне счастливым не быть…» И вот… мечты мои исполнились… Скажи, ты счастлива?

Гулгун прижалась к плечу мужа, взяв его под руку:

— Да, милый…

— Когда наш Бохадирбек вырастет, я приведу его сюда и расскажу о нас с тобой. Пусть и его жизнь, и его любовь будут чистые, прозрачные, как вода этого рукотворного моря.

— Ох-хо-оо! Вы поэт! — воскликнула Гулгун смеясь. Обняла разом мужа и сына, поцеловала одного и другого. — Вы у меня удивительные оба!

Они стояли еще несколько минут и молчали. С гор потянуло ветерком, и по воде побежала рябь. Исчезли опрокинутые горы, жемчужно-белые облака. Водохранилище потемнело, стало синее, как настоящее море. Над ним, то взмывая ввысь, то касаясь грудкой самой воды, летали голосистые чайки.