Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Уже начинало вечереть, и в городе стало прохладнее. Часы «пик» миновали, на улицах народу заметно поубавилось. Даже в троллейбусе было свободно. Умид и Хатам сели на последнем сиденье. Молчали. Умиду не хотелось разговаривать от усталости: он весь день провел на ногах. Приятно было сидеть, полузакрыв глаза, и стараться вообразить предстоящие встречи, отделенные какими-нибудь двадцатью минутами…

Хатам помалкивал, желая этим выразить недовольство. Умид сегодня приехал чуть свет к нему домой и, не считаясь с тем, что он уже собрался ехать на рыбалку, уговорил пойти на свадьбу в махаллю Оклон, которая расположена на другом конце города, где Хатам никого не знает. А Хатам давно уже вменил себе за правило не ходить туда, куда не звали. Не говоря уже о таких местах, где нет ни одного знакомого.

Время от времени Хатам искоса поглядывал на своего товарища, ожидая, когда тот заговорит, чтобы, выбрав момент, напуститься на него с незлобивыми упреками. А Умид знал натуру Хатама и терпеливо молчал. И Хатам знал, почему он молчит. Засмеявшись, толкнул его локтем, желая вызвать на разговор, но тщетно. Умид задумчиво уставился в окно.

Умид ничуть не изменился за этот месяц, пока они не виделись. Как и прежде, худощав и смугл. Пожалуй, даже еще больше похудел. И кожа еще больше потемнела от загара. Под широкими бархатистыми бровями глубоко сидят черные глаза, взгляд их мягкий, спокойный. Но Хатам знал, что от природы Умид вспыльчив и часто раздражается даже по пустякам. В такие минуты его глаза обретают энергичный блеск и орлиную остроту. И трудно в чем-то разуверить Умида, если он убежден в своей правоте и принял какое-то решение. Ни один из самых веских доводов не возымеет силу. Вот и сегодня уговорил-таки Хатама поехать на свадьбу к незнакомым людям.

В то же время в Умиде было много такого, что нравилось Хатаму. В первый год учебы в институте они почти целый год прожили в одной комнате в общежитии. Уже тогда Умид отличался от товарищей аккуратностью, пристрастием к точности и порядку. Не было случая, чтобы он опоздал, если его ждали товарищи. Он просыпался по утрам всегда в одно и то же время и будил всех в комнате, стаскивая с них одеяла, как бы друзья ни ворчали и ни бранились. Пока ребята позевывали, потягивались и потихоньку принимались одеваться, Умид успевал поставить чайник на газовую плиту и протереть мокрой тряпкой пол в комнате.

Эта собранность в Умиде, видать, выработалась во время службы в армии. Он три года пробыл в ракетных войсках. А там порядки, надо полагать, будь здоров — если приучился к ним, то на всю жизнь.

Ребята любили этого спокойного парня и прощали ему его неразговорчивость и скрытность: Умид никогда не спешил поделиться с товарищами радостями своими и огорчениями. Если кто-нибудь высказывал ему свою обиду, Умид отшучивался, говоря, что по теории вероятностей на смену всякой удаче могут прийти неприятности или же, наоборот, неприятности могут быть отметены целой цепью приваливших удач — в таком случае стоит ли говорить о них как о чем-то чрезвычайном?.. Случалось, ребята с излишним откровением бахвалились — стоило проводить девушку с танцев. Умид снисходительно улыбался, слушая их, или уходил из комнаты.

Умид пользовался непререкаемым авторитетом как среди парней, так и среди девушек еще и благодаря тому, что его имя часто появлялось на стенде, висевшем в институтском фойе, где отмечались результаты спортивных соревнований. Умид хорошо играл в волейбол и нередко выступал в межфакультетских матчах. Но предпочтение все же отдавал боксу. Боксом он начал заниматься еще в армии и ко времени поступления в институт имел уже первый разряд. И теперь часто приходилось защищать честь института на межвузовских и республиканских соревнованиях. Когда на ринге должен был выступать Умид, ребята и девушки с его курса убегали иногда с лекций, чтобы поболеть за своего товарища.

В первый год учебы Умид ходил в своем солдатском обмундировании и кирзовых сапогах, в которых вернулся из армии. Только на втором курсе, когда их посылали в колхоз помогать собирать хлопок, он на заработанные деньги купил себе кое-что из одежды.

Очень редко Умид рассказывал о себе, о том, как жил прежде. Начнет, бывало, вспоминать что-нибудь и тут же замнет разговор, переведет на другую тему. Не любил он говорить о прошлом. А если кто расспрашивал, хмурился, давал понять, что не любит назойливых.

Но Хатам из невзначай оброненных Умидом слов сделал вывод, что его друг хлебнул немало горя в детстве. И вообще Умид с первых дней знакомства с Хатамом стал относиться к нему с бо́льшим доверием, чем к остальным. Может, потому, что оба были почти одного возраста, чуть постарше своих однокурсников. В те годы, когда Умид служил в армии, Хатам работал на заводе. На том самом заводе, где и отец его работал и старший брат. Едва Хатам окончил десятилетку, отец с братом привели его в свой цех. В самый главный цех — сборочный. И очень скоро Хатам научился собирать отдельные узлы хлопкоуборочных машин. Но все время не покидало желание испробовать эти машины в деле. Скорее всего, именно это желание и привело его в сельскохозяйственный институт.