Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Хумаюна Саидбекова!

Ребята переглянулись — верить ему или нет?

Минуту в комнате царило молчание. Потом Бурхан примирительно сказал:

— Не важно, чья она дочь… Я к тому… Не время сейчас про любовь думать. У нас сейчас более важные дела…

— Все важно, — сказал Арслан и, засмеявшись, добавил: — Для того нам и молодость дана, чтобы все успевать. — Он резко встал, хлопнул Захиди по плечу. — Так-то вот… Ну что, друзья, махнем на речку?

Ребята встали, начали шарить в темноте, отыскивая полотенца и мыльницы.

— Я почему на тебя зол? — проворчал Бурхан, не поднимая глаз, расстегивая пуговицу нагрудного кармана. — Целый день тебя искал. Весь участок обошел. — Наконец он извлек сложенный листок бумаги, протянул Арслану. — Телеграмма тебе. Написано «срочная», я и хотел срочно вручить. А ты как сквозь землю… Ни тебя не нашел, ни норму свою не выполнил. Эх!.. — Он досадливо махнул рукой.

Арслан развернул бумагу, попросил Захиди посветить спичкой.

«Срочно выезжай. Отец серьезно болен».

— Гончары месят глину, обжигают горшки. Они не богатеют. А богатеют ювелиры, добавляя в свои изделия латунь. Поэтому в былые времена, если не могли найти вора, приказывали повесить ювелира, ибо не сомневались в праведности свершившегося…

Покровитель нашей профессии пророк Давуд — мастер. А посему способный из нас — литейщик, человек средних способностей — слесарь, а кто помоложе — кузнец… Нет у нас особой прибыли, но нет и убытка. Не богатеем мы, но и не впадаем в бедность, — рассуждал старый литейщик Мирюсуф-ата, лежа в постели. Запавшие глаза его влажно блестели, на лбу выступил пот. Голос его звучал тихо, и после каждой фразы он переводил дыхание. — И живем мы открыто, ничего не тая от людских глаз. Упрячешь ли что-нибудь, если все, что ты делаешь, да и ты сам, освещено святым огнем, который полыхает в печи… А взять, к примеру, скорняков, или сагричи [39] Сагричи — кожевенник, выделывающий кожу лошади для шитья кавушей. , или даже простых кожевенников. Доходная у них профессия. Даже сосед не узнает, кто из них разбогател. Нечистым делом заняты — отсюда скрытность…

Теперь старик был неразговорчив. Мог весь день пролежать он, не проронив ни слова, и трудно было понять, дремлет он или бодрствует. В такое время в комнату старались заходить пореже, чтобы не беспокоить больного.

Мирюсуф-ата часто вспоминает прошлое, лучшие годы жизни. Самое неожиданное приходит сейчас на ум.

Вспомнилось ему, например, как жене, когда она была беременна Арсланом, захотелось вдруг змеиного блюда. Какая-то из знахарок убедила ее, что, если съесть такое кушанье, рожденный ребенок будет мудрым и сильным…

Минуло двадцать лет. Стремительно летит время. Быстро растет мальчик. Какой там мальчик, джигит уже!.. Пожить бы еще чуть-чуть, чтобы увидеть, как сын станет самостоятельным, приобретет специальность по сердцу, — и тогда ушел бы он, старый Юсуф, из жизни спокойно.

Что и говорить, не хочется расставаться с этим светом. Но так уж создан мир: все, что в нем есть живого, в конце концов умирает, уступает место новому. Поэтому мир вечен. Поэтому на наших улицах всегда резвятся, шумно играют, смеются дети и дома наши никогда не лишаются хозяев. Кто уходит из этого мира, не испытывая угрызений совести, — тот счастлив.

Семь поколений его предков были литейщиками — отливали котлы. Огромные чугунные котлы, отлитые его «апак дада» — «белым дедушкой», — до сих пор служат людям. Отливали также узкогорлые кувшины с длинным носиком, жаровни-мангалки, плошки для коптилок, формы для мыловаров, омачи — наконечники для сохи. Предки Мирюсуфа-ата были кустарями и не знали, что такое завод. А Мирюсуф пошел работать в мастерские, что открылись в новом городе.

В последнее время дела их шли из рук вон плохо, и отец начал было сетовать, что Давуд перестал покровительствовать их дому. На что Мирюсуф сказал: «Если нет Его Величества Давуда, то есть Его Величество Завод» — и отправился устраиваться на работу.

Тогда Мирюсуф-ата подружился со своим сверстником Матвеевым, который и сейчас довольно часто навещает больного.

— Да-а, хорошие были времена, — говорил Мирюсуф-ата, и глаза его загорались теплым светом. — В пору моего лета силу я имел неимоверную. Казалось, иду — и земля прогибается под ногами. Казалось, могу схватить одной рукой дерево и выдернуть его с корнем… Помнится, один вынимал из формы огромный махаллинский котел, в коем предполагалось варить плов из двух пудов риса! А котлы на пуд риса свободно поднимал и подавал отцу. Взвали один из таких котлов на лошадь, так хребет ее прогнется да повалится она, бедная…