Сергей Татур - Периферия [сборник]

— Мама! Мамочка! — пронзительно закричала Наденька, которой стало нестерпимо больно за мать.

— Ксения, не хами, — строго сказала Авдеевна и так зыркнула на дочь, что та сочла за лучшее замолчать. — Запомни, доченька. Я давно тебе хотела сказать это, да все сдерживалась. Мне очень не нравится, как ты себя ведешь. Себя ты сильно любишь и высоко ставишь, а других не любишь и не ставишь ни во что. Оттого и одна, оттого и несчастна!

— Простите, мама. Простите уж великодушно, сделайте еще одно одолженьице, — сказала Ксения безликим голосом, поднялась и пошла в дом.

Тягостно стало за столом, неуютно. Леонид Макарович дремал, посапывая.

— Так и живем, — вымолвила Авдеевна.

Она не просила снисхождения. Она констатировала факт.

— Сходим-ка на разведку, поищем знаменитую Карагачевую рощу, — предложил Николай Петрович.

— Представляю, сколько девчонок познало радость любви под ее кущами.

— А что случилось бы, если бы это произошло в ином месте? Ничего бы не случилось, мир не стал бы благонравнее и добрее. — Он подумал, что, если любовь опаздывает или совсем минует человека, в нем поселяется чувство ущербности, а это плохо.

— Ксюха-Кирюха не выходит у меня из головы, — сказала Катя. — За что ее так? За что она себя так? Твое «вы будете стыдиться своего поступка» проняло ее. Знаешь, она совестливая. Она чуть не подпрыгнула от твоего «вы».

— Что же, мне каждому встречному тыкать? Не приучен.

— Разве я осуждаю тебя? Сцена-то вышла пренеприятная. А ты на девочку обратил внимание, на эту кроху ясноглазую? Она готова была расплакаться, так ей было больно за мать, за ее унижение. Ксения прекрасно знает, что ее выкрутасы никому не нужны, но назло близким еще туже завязывает узел.

— Ума не приложу, чем ей помочь. И Авдеевна не знает. А на Авдеевне дом держится. Все остальные сами по себе, а она — стержень.

— Коля, жизнь не раз ударяла Ксению за строптивость и еще накажет. Зачем же нам от себя добавлять?

— Это всепрощенчество.

— Неправда. Это индивидуальный подход.

Плотные кроны сомкнулись над ними. Прихотливо преломлялся свет, мерцали радужные блики. Отдельные лучи солнца так проецировались на ветви и траву, что казались нарисованными. Необыкновенная, диковинная эта роща была прекрасна всегда — и летом, в пышном и безоглядном расцвете, и зимой под сверкающим снегом. Сейчас, в разгар трудового дня, в роще было малолюдно. Спортсмен-марафонец огибал ее круг за кругом, да два пенсионера бежали трусцой, мельтеша между стволами. Всегда можно было уединиться здесь, растаять в сумрачной чаще. Тут словно останавливалось время. Пели птицы, шелестели листья, и потоки света лились, заполняя собой все зеленое сумрачное пространство.

Роща начиналась сразу же за городскими кварталами. И тянулась вдоль канала далеко, километра четыре. Ее осью была узкая грунтовая дорога, слегка присыпанная гравием. В начале рощи комсомольцы вырыли два озера. Их питал канал. У озер роилась молодежь. Парням кружили головы глубокие вырезы девичьих купальников. Голоса эстрадных звезд рвались с магнитофонных лент. Мужчины постарше отдыхали степенно. Вдруг наезжали шумные ватаги из степи и ударялись в загул, куролесили и окунали свои буйные головы, русые и черноволосые, кудрявые и бритые наголо, в прохладные набегавшие волны и наконец наливались до самых краев, до перелива. А потом отсыпались тут же, на прибрежной траве, густой и упругой, не награждавшей ни радикулитами, ни ревматизмами, а только муравьями и москитами.

Они отошли от второго озера, и чаща сомкнулась над ними.

— Наконец-то мы вдвоем! — обрадовалась Катя. — Тебе не тяжело, когда кругом люди, и у каждого что-то свое, отгораживающее его от других людей, и наступает минута, когда ты сам себе кажешься маленьким и ничтожным — муравьем во всей этой вселенской круговерти?

Николаю Петровичу нравилось, когда на нее находили озорство, милая ребяческая непосредственность. Ему тогда тоже начинало казаться, что вернулись золотые мальчишеские годы, что на плечах только та ноша, которая желанна, а впереди бездна хорошего и все, чего он ни пожелает, должно осуществиться.

Они никуда не торопились. Ему нравилось смотреть на нее вблизи — на ее густые крашеные волосы, тонкую талию.

Рощу вдоль и поперек пересекали тропинки, а в самом ее конце они наткнулись на питомник. Тонкие прутики дубов, кленов и тополей тянулись к солнцу. Отдельно росли серебристые ели. Даже летом казалось, что они подернуты инеем. Ели, мохнатые, статные, выглядели чем-то инородным в царстве лиственных деревьев.