— Не-бо! От такого неба с ума сойти можно.
Храмов послушно открыл блокнот на чистой странице. Девушка следила за каждым движением карандаша. Храмов чувствовал возле самого уха горячее ее дыхание.
Когда закончил свою речь последний оратор, Храмов вырвал из блокнота листок, испещренный синими завитками, протянул его девушке.
— Только, чур, не ругать — мазня какая-то вместо неба. Но лучше не умею.
Девушка почему-то покраснела.
— А мне нравится, честное слово! Это же замечательно! Спасибо, большое спасибо…
В ту же минуту они очутились в толпе, которая захватила их, понесла к выходу, а потом разъединила, не дав сказать больше ни слова.
Уже вечером, дома, Храмов подумал о том, что он был, пожалуй, не слишком приветлив. Девушка с ее восторженностью показалась ему вдруг необыкновенно красивой, возвышенной, так не похожей на всех, а он, толстокожий увалень, даже не догадался узнать ее имени…
«Ну, ничего, — утешал себя Храмов, — встречал же ее раньше, встречу еще».
С того дня не было среди библиотекарей Москвы более ревностного участника всех собраний в коллекторе, чем Храмов. Каждый раз он приходил одним из первых, чтобы занять именно то место, на котором сидел тогда.
Но белокурая больше не появлялась.
Незаметно наступила и промелькнула весна. Потом — лето с его отпусками. За летом — осень. В самый разгар ее Храмов уехал в длительную командировку. Вернулся только под Новый год. В течение зимы он еще несколько раз бывал в коллекторе, но девушки ни разу так и не увидел.
Когда по московским улицам зашагала еще одна весна, Храмов все глядел на высокое небо и удивлялся: какое оно, действительно, синее и бесконечное…
Так прошло два года. Был опять конец зимы. Храмов сидел в зале библиотечного коллектора, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся и вздрогнул. Это была она. Ее волосы были просвечены солнцем, в широко раскрытых глазах отражался уголок синего неба.
— Здравствуйте! — тихо сказал Храмов.
— Здравствуйте, — еле слышно ответила девушка.
— Где же вы были столько времени?
— О-о! Где только не была я…
— Здесь вас, во всяком случае, не было.
— И вы заметили?
— Ну как же! Конечно!
— Я уезжала на Дальний Восток.
— Надолго?
— Надолго. Очень надолго. Мне пришлось уехать вскоре после того дня.
«После того дня! — чуть не закричал от радости Храмов. — Значит, она тоже его запомнила, тот день!»
— А небо-то сегодня опять синее! Вы обратили внимание? — Он посмотрел в уже знакомое им обоим окно.
— Да, пожалуй. Но уже не такое, как в тот раз.
— Облака не в счет! — решительно сказал Храмов. — Я о цвете говорю. Смотрите — синее-синее! Точь-в-точь как тогда!
Девушка опять улыбнулась. Храмов не заметил, что в улыбке ее было что-то задумчивое.
— Не совсем такое. В тот день оно было особенное, неповторимое. Потом такого неба я уже нигде не видела.
— Сегодня точно такое же, уверяю вас!
— Ну что ж, может быть, вы и правы. Но мне все-таки кажется, то сине́е было. Намного сине́е.
— Вот именно — кажется! Тот же февраль на дворе, то же небо над нами. Просто надо вглядеться внимательно, только и всего.
— То было знаете каким? Сказать или не сказать?
— Скажите.
Девушка щелкнула замком сумочки, извлекла из нее аккуратно сложенный листок от блокнота, бережно расправила его на узкой ладони.
— Вот каким было в тот день небо! Узнаете?..
О чем-то задумавшись, ничего не замечая вокруг себя, шагал я по снежной тропке. Шел, шел и вдруг остановился в изумлении: деревья надо мной широко и привольно размахивали ветками, на которых, оказывается, уже набухали почки! А рядом с почками, цепко ухватившись за какую-нибудь рогатинку, кое-где висели огромные капли. Время от времени какая-нибудь из них падала и долго, зигзагами, летела вниз, опираясь на упругий, все время меняющий направление ветер. Долетит до сугроба и сольется с солнцем, выступившим поверх наста. А то и не долетит — растащит ее воздушный поток на мельчайшие частицы, превратит в водяную пыль, обжигающую щеку последним холодком зимы.
Я подумал: а ведь есть же среди этих капель какая-то одна-единственная, с которой начинается настоящая весна?
Мысль эта показалась мне сперва наивной, потом забавной. Шел, насвистывал что-то, а сам все поглядывал на летевшие вокруг меня капли. Может, эта? Или эта вот?..
Воротился из леса промокший, иззябший, но веселый. Такой веселый, каким меня давно уже никто не видел.
Читать дальше