Владимир Комиссаров - Старые долги

Впрочем, очень скоро, едва первые любовные восторги поутихли, он понял, что жизнь продолжается совсем не в том варианте, в котором он ее себе представлял. Жить в одном доме с Иннокентием Павловичем Юрчиков наотрез отказался, зная наверняка, что очень скоро испортит с ним отношения, и не желая их портить. А Светка отказалась покинуть родной дом и следовать за любимым куда бы то ни было, даже в новую квартиру, которую Юрчиков поклялся выбить в ближайшее время, а тем более в чужой, снятый угол.

— Геночка, мы чудно будем жить! — воскликнула она. — Ты у себя, а я у себя! Представляешь?

— Не представляю, — ответил Юрчиков.

— Но это же так просто! Вечная романтика. Без быта, тряпок, кухни, посуды… Только я, ты и любовь!

— Я не могу целовать тебя и одновременно думать: сейчас войдет нечаянно твой родитель и даст мне пинка, — мрачно сказал Юрчиков.

— В крайнем случае можно расписаться.

— В крайнем случае… — горестно произнес Геннадий.

Светка поцелуем заглушила его жалобы и продолжала рисовать картины их семейной жизни, в корне, по ее мнению, отличной от мещанского счастья, о котором мечтают тысячи девиц в подвенечных белоснежных платьях и фате, свидетельствующих об их совершенной, как у Христовых невест, непорочности, и парней в строгих черных костюмах, лучше всяких слов говорящих об аристократизме их владельцев. Светка решительно не хотела вливаться в эту счастливо-безликую массу. Недавно ей на глаза попалась статейка в популярной молодежной газете, где высмеивалась пара молодоженов, решивших создать семью именно на тех принципах, которые излагала сейчас Светка. В статье, несомненно, был смысл, если, конечно, понимать его по определенному методу, то есть если делать выводы, противоположные тем, которые содержались в газете.

Гена Юрчиков, не зная, что за взглядами его возлюбленной стоит авторитет популярной газеты, хотя и весьма своеобразно использованный, продолжал отчаянно бороться за свое семейное счастье. Черт с ними, с подвенечным платьем, фатой и строгим костюмом! Но жить врозь во имя какой-то романтики?

— Смешной ты, — терпеливо объясняла Светка. — Любовь? В промежутках между чисткой картошки и мойкой посуды?

Наконец-то Геннадий понял скрытый смысл опасений своей любимой и просиял:

— Кого ты видишь перед собой? — Он горделиво выпятил грудь и стал бить в нее кулаком.

— Я вижу перед собой очень славного обезьяна, — с нежностью сказала Светка, поглаживая любимого по плечам. — У них этот жест означает угрозу. А у тебя что?

— У меня он означает похвальбу! — ответил Юрчиков. — Кого умоляют на сабантуях готовить шашлыки? Кто делает фирменное харчо по-ярцевски?

— И картошку ты умеешь чистить?

Юрчиков схватил ее на руки и закружил по комнате.

— Я царь природы! — заорал он. — Я умею чистить картошку и рассчитывать конфигурацию магнитных ловушек! Я знаю двенадцать способов удержания плазмы и четырнадцать способов мойки посуды!

Понимая, что следует с самого начала утвердить свое мужское достоинство, Юрчиков упрямо сопротивлялся. Все доводы в защиту новой семьи, свободной от душного быта, он продолжал умело парировать, так что Светке пришлось признать себя побежденной и предоставить ему право устраивать их жизнь.

В тот же день Юрчиков отправился на поиски комнаты и вернулся к вечеру удрученным. Едва ли не в каждом ярцевском доме, где побывал Геннадий, он встречал своих, институтских, которые приветствовали его с радостью и провожали с невольным облегчением: о чем с бездомным разговаривать? На третий день он окончательно пал духом, и Светка пожалела его, тем более что у нее в это время созрела очередная блестящая идея. На сей раз ей помогла телепостановка, в которой рассказывалось о прелестных друзьях-старичках, о жестокосердном внуке, который, решив жениться, уговаривал деда уйти в дом для престарелых, освободить ему комнату. Светку, как всегда, интересовала лишь информация, содержавшаяся здесь, а выводы она делала сама. Верная себе, Светка опять сделала выводы, совершенно противоположные тем, к которым стремились автор пьесы, знаменитые актеры, занятые в ней, а также работники телевидения, недавно в пятый раз показавшие постановку.

— Кеша! — подступила она к отцу. — Твое поведение противоречит нормам нашей передовой морали. Тебе не кажется?

— Кажется, — ответил Билибин легкомысленно, любуясь славным, как майский день, обликом дочки.

— Не стыдно?

— Стыдно. А что?