Олег Михайлов - Час разлуки

В дурном настроении Николай Константинович поехал домой.

Когда ему было плохо, он думал о женитьбе. Но, тоскуя по жене, по мягкой женской руке, Николай Константинович отрезвлял себя мыслью о том, что рядом с ним каждодневно и ежечасно будет неизвестное, чужое существо. Приглашая к себе в гости, он уже через час-два начинал томиться, гадал, как бы поскорее проводить свою знакомую, и никогда не оставлял у себя ночевать. Конечно, хотелось уюта, заботы, ласки, но без любви Николай Константинович жениться не мыслил, а на сделку с собой пойти не мог.

Решив наскоро приготовить холостяцкий обед, он не обнаружил в холодильнике ни пельменей, ни сосисок, ни тушенки. Пришлось чистить магазинную картошку.

Когда Николай Константинович собирался отобедать у себя на кухоньке, в дверь позвонили.

— Га-алубчик! — обратился к нему сосед-писатель. — Поздравьте меня. Предвидится а-атменный гонорар!.. И я задумал предпринять в квартире полный ремонт. Превратить ее в уютное гнездышко. Уже обещан самоклеющийся ситчик для кухни, черный кафель в ванную и унитаз «Лотос»… Не найдете ли мне старых газеток?..

Набрав толстую пачку, Николай Константинович почувствовал, что не удержит копившееся еще в театре раздражение.

— А брюки уже отремонтировали? — спросил он с театральной улыбкой, открыв свои тридцать два не знавших бормашины зуба.

— Вам впору не романы писать, га-алубчик, а сатиру. По вас «Крокодил» плачет… — благодушно отозвался сосед.

— Наверное, крокодиловыми слезами, — еще обаятельнее улыбнулся Николай Константинович.

— Ах! — горестно воскликнул писатель, принимая газеты. — Кто это из классиков сказал, что актеры отстали в своем развитии от общества на сто лет…

— Как не отстать! Ведь нам приходится играть все то, что пишете вы! — успел проговорить Николай Константинович прежде, чем за соседом захлопнулась дверь.

Он вернулся к своему остывшему обеду, к картошке, но аппетита не было. Новыми глазами увидел вылинявший, в белых разводах пластик на полу, копоть, лохмотьями свисающую с вентиляционной решетки, бастион грязных тарелок в мойке, жирное пятно на занавеси.

Или вправду капитулировать? Завести простую подругу, жену-экономку? Разве дождешься встречи с той, у которой может нравиться все — даже недостатки!

Хотя бы как у Запятой…

Она была врушка, фантазерка.

— Скоро мы будем переезжать с дачи. Хорошо, что у нас есть легковая машина… — похвасталась Запятая.

— Машина? Какая?

— «Победа»… Только мне родители не дают водить.

Николай промолчал, почувствовав даже легкую неприязнь к Запятой: у него не имелось и велосипеда. Легковых автомобилей было мало — довоенные «эмки» и ЗИСы, новые — «Победы», «Москвичи», ЗИМы. Они принадлежали директорам заводов, генералам, видным ученым и артистам, детей которых, своих сверстников, Николай недолюбливал. Но, как вскоре выяснилось, жила Запятая очень скромно, без отца, с матерью и братом, и никакого автомобиля у них, конечно, не было.

— Мою фотографию поместили на выставке в Доме журналистов, — сказала она в другой раз. — Портрет делал известный мастер — Бальтерманц…

Снимал ее брат на их садовом участке. Запятая, испуганно глядя в объектив, держала в руке сантиметр, которым они измеряли расстояние до фотоаппарата, Николай выпросил у нее этот снимок, который потом затерялся в переездах.

От подруг сестры он узнал, что Запятая рассказывает им: «Коля читает мне стихи… Маяковского, Блока, Бунина… Так красиво! Как настоящий артист». Стихи? Какая глупость! Им и на разговоры не хватало времени.

Они могли часами лежать молча, тихо касаясь друг друга, боясь спугнуть что-то, чего не скажешь словами. Или, наоборот, с шумом и криками бегали по квартире, опрокидывая вещи, отнимая один у другого какую-нибудь ерунду. Или слушали старенький радиоприемник, глядя, словно в затухающий костерок, в мерцающий зеленый глаз индикатора. Запятая любила лежать на животе, смешно, по-лягушачьи надувая его. Ее отзывчивость, способность чувствовать Николая возрастали день ото дня, она нравилась ему все больше. И он добился того, чтобы встречаться с ней каждый день.

Запятой, однако, рассудительность вернулась раньше, чем Николаю. Очень скоро он начал подмечать, что она ждет от него чего-то, подолгу молча смотрит в глаза, а там и скажет, как бы между прочим:

— Дурачок! А что же дальше? Вот вернется Вера… Приедут твои родители…

Николай понимал, куда клонит Запятая. Она-то, бедная, хотела прочности, постоянства. Но ему женитьба представлялась чем-то равносильным крушению всех надежд, добровольной каторге, близким концу жизни.