Иосиф Герасимов - Миг единый

— Катя, — позвал он, — сядь рядом. Я хочу, чтобы мы были вместе…

Она опустилась на постель, помедлив, положила свою руку ему на руку — ладонь у Кати была теплая и легкая…

В воскресенье, двадцатого февраля, Надежда Николаевна дежурила в больнице, было часов одиннадцать вечера, они собрались в ординаторской; сидела за столом вместе с сестрой Валей, немолодой уже, со жгучими черными глазами, и другой, румянощекой сестрой Клашей; они слушали, как рассказывала Надежда Николаевна о поездке в Л. Клаша то и дело восторженно восклицала, прижимая от волнения руки к груди:

— Ой, да как же это?.. Ой, да что же!

А Валя тянула с перекатами горлового «р» во всех случаях одно и то же слово:

— Хо-р-р-р-ошо…

Может быть, Надежда Николаевна и не стала бы им рассказывать, дома ведь не говорила, Трофим только спросил: «Ну, надо было ехать?» — и она ответила: «Надо». Но так уж случилось сегодня: едва утихомирились больные, как Валя достала пакет с блинами и — к удивлению Надежды Николаевны — бутылку красного.

— Ну, сегодня, женщины, мы пригубим… — сказала Валя.

Надежда Николаевна нахмурилась, она не любила, когда на дежурствах затевали нечто подобное.

— А ты не хмурься, не хмурься, Николаевна, — проговорила Валя. — Сегодня такой день, что можно… Вы, городские жители, наших праздников не знаете, потому и живете наособицу и всякие вас нехорошие сны мучают. А я в деревне выросла, потому и соблюдаю.. А сегодня вот такой день — последний на масленой неделе, и зовется он п р о щ е н ы й. В деревне все теснее живут, ну, и не без того, обидят когда друг друга… А то как же!.. Да обидам скапливаться — их и нести-то в душе не под силу станет… Вот в прощеный день и ходят друг к другу, обиды снимают. Без такого дня, я считаю, тяжко человеку… Так что уж ты не серчай, Николаевна, винцо-то я слабенькое взяла, так, кислая водица… Больше — для порядку…

Тут и Клаша стала уговаривать:

— И правда, Надежда Николаевна, ну что особенного?.. Тяжелых-то больных у нас сейчас нет…

— Сейчас нет, а привезти могут, — ответила Надежда Николаевна.

— Ну, к нам сегодня вряд ли…

Она и сама понимала, что вряд ли, в душе уже сдалась, и сестры это видели.

Они сели к столу, немного выпили, вот тогда Надежду Николаевну и потянуло рассказать им, что было с ней в Л.

— Странно это все, странно, — заключила она. — Словно и вправду, как Валя говорит, сон какой приснился.

А Валя ответила:

— Такие бы-то сны нам почаще снились, а то дела да работа, работа да дела. И иногда и вздохнуть надо, и оглядеться тоже надо… А то как же!.. Ты не пеняй, Николаевна, — все оно к месту и все к делу!

…Потом ночью Надежда Николаевна прилегла на диван и долго прислушивалась, как за окном гуляет в ночи холодный ветер, дребезжит стеклами в рамах, и опять представила, как смотрел на нее, гладя руку, Александр Петрович. Глубокая нежность всколыхнулась в ней, обдала ее всю, и Надежда Николаевна замерла, слушая себя и удивляясь, — точно так же, как в то мгновение в доме Александра Петровича, когда она вспомнила, с чем была связана висевшая на кухне картина. Надежда Николаевна застыдилась этого своего чувства и, чтобы уйти от него, стала думать об Оле.

«Завтра позвоню ей… Приглашу к нам на следующее воскресенье и Диме скажу, чтобы ребят своих навел. У него много хороших в холостых ходят… Может, Оле кто и подыщется… Нельзя ее бросать». С этой мыслью она и заснула чутким, сторожким сном.