Иосиф Герасимов - Миг единый

— Почему не уезжал?.. В ту же ночь в Москву выехал. Вот успел на переговорах с немцами побывать да назад вернулся… Раз такое несчастье — не мог же я в Москве торчать! Да и тут дел набралось. Вы уж извините, голубушка, но мне очень нужно, если что — мы подождем.

— Если очень нужно, тогда сразу же и идемте, — предложила Катя не столь уж любезно.

Анна Семеновна, как только вошла, приблизилась к Александру Петровичу обычной своей прямой походкой, положила папку на тумбочку и, словно это было не в спальне, а в рабочем кабинете, сказала обычное:

— Здравствуйте, Александр Петрович… Это переписка, частная. Потому решила — прямо вам, — и сразу же отошла, села в сторонке.

— Ну, с чем пожаловал? — обратился Александр Петрович к Суконцеву.

— Конечно же с делом! — ответил Суконцев, присаживаясь на край постели, хотя совсем неподалеку стоял стул, но он, видимо, его не заметил.

Александр Петрович вдруг улыбнулся и подмигнул:

— А здорово мы с тобой кутнули, а, Дмитрий Афанасьевич?

— Куда уж лучше… лучше некуда, — хмуро ответил Суконцев.

— Ну, это уж ты зря, — сказал Александр Петрович, — Право, зря… Меня ведь и не на гулянке могло прихватить. Сработался мотор, вот и шандарахнуло… Так что ты об этом не думай. И самое главное, знаешь что: я ведь тебя, Дмитрий Афанасьевич, не любил. Не то чтоб уж так — терпеть не мог, а вот не любил, и все… Еще раньше даже, когда в министерстве работал. Уж очень ты… как бы тебе это сказать… на все пуговки застегнут, иногда такой хмурости и суровости на себя напустишь — люди боятся. А мне всегда неприятны те, кто себя бояться заставляет… Для этого, правда, много способов есть. Но твой, ей-богу, не лучший… Так вот, не любил… А в тот вечер ты меня с иной точки на себя заставил взглянуть. И теперь я тебя вроде как бы за своего считаю.

— Ничего, — усмехнулся Суконцев, — выздоровеешь, опять разлюбишь. Раза два тебе на ногу наступлю — а в нашем деле иначе и нельзя, — так сразу и разлюбишь, может еще пуще прежнего… Я уж к такому привык, не удивляюсь…

Но говорил он это свободно, не с той, прежней, скованностью, которую наблюдал в нем многие годы Александр Петрович, и по этой вот новой для Суконцева интонации он понимал: как бы внешне Дмитрий Афанасьевич ни хорохорился, а ему приятно все сказанное, может, даже он растроган его, Александра Петровича, словами, только не может этого выразить.

— Ты из Москвы сейчас? — спросил Александр Петрович.

— Прямым ходом…

— Ну что, на переезде тебя не держали?

— Представь, нет, — ответил Суконцев, сразу поняв, о чем ведет речь Александр Петрович. — Да, кстати, я и об этом, то есть косвенно… Ты уж извини, конечно, Александр Петрович, но, как говорится, порядок есть порядок… Насколько понимаю, ты за себя Спешнева оставляешь. Не так ли?

— Само собой…

— Ну так вот, Любецкий вроде бы возражает. Не то чтобы категорично — осторожно. Но чувствую, не его инициатива, Вахрушев почему-то на него жмет: есть, мол, на заводе и другие заместители, а Спешнев, мол, и так по горло занят, на нем план, на нем вся техническая политика… Как думаешь?

— А так же, как и ты, — убежденно сказал Александр Петрович. — Спешнева будем оставлять. Он мужик как из кремня, Вахрушеву и рубля из производственных денег не даст. Я и то покладистей… Так что Спешнев, и никто другой… Лучше всего закрепить моим приказом. — И, сказав это, сразу догадался: для этого Суконцев и пришел — и тут же повернул голову в сторону Анны Семеновны: — Приказ-то у вас готов, наверное?

— Конечно, конечно, — кивнула Анна Семеновна. — Вон там, в папочке, сверху и лежит…

Да, он отлично знал своего секретаря, он сразу понял, как только увидел ее, что дело вовсе не в письмах, ради них она бы вряд ли стала его беспокоить; она ведь тоже понимала — надо оставлять на заводе Спешнева… Анна Семеновна поднялась со своего места, подошла к нему, протянула папку и ручку, ему оставалось только поставить подпись, и Спешнев на время его болезни становился директором. Александр Петрович расписался и, когда возвращал ручку Анне Семеновне и увидел ее опечаленные глаза, внезапно подумал: «А может, и не временно… может, навсегда», — и ему сделалось так тоскливо, что заныло все тело.

Суконцев заметил перемену в нем, спросил с тревожной ноткой:

— Что с тобой?

— Да ничего. — медленно проговорил Александр Петрович. — Помирать не хочется…

— Это чего так? — скорее от растерянности, чем от попытки что-либо понять, спросил Суконцев.