Борис Рощин - Открытая дверь

На десятый день после похорон Ивана Ивановича Алевтина Архиповна умерла. Похороны ее ничем почти не отличались от похорон Ивана Ивановича. Разве только речь председателя домового комитета Валентина Сергеевича была короче и суше и не было поминальной выпивки.

Домоуправление опечатало квартиру умерших стариков, а в нашей квартире впервые появилась породистая собака — чистейших кровей тойтерьер с бумагой-родословной за всеми необходимыми печатями, Матильда.

С приходом Матильды все мы — и я, и Мария Филимоновна, и Лешка — почувствовали вдруг какую-то необъяснимую неловкость, словно в доме нашем поселился посторонний человек. Матильда была вежливой, умной и чистоплотной собачкой. Целыми днями она лежала на отведенном ей месте в прихожей, изредка поднималась и трусила на балкон, где стоял противень с песочком. Справив нужду, она возвращалась на место и тотчас же ложилась, словно жиденькие ножки не держали пузатое ее тельце. Любила Матильда молоко и ливерную колбасу, послушно исполняла команды «иди сюда», «ложись», «нельзя» и другие и ничем, по крайней мере внешне, не выдавала своей тоски по умершим хозяевам. И хотя Матильда почти не доставляла нам хлопот, полюбить ее мы не смогли. Она была чужая в нашем доме.

С согласия Лешки и Марии Филимоновны я предложил Матильду нескольким своим знакомым и друзьям. Все с интересом рассматривали собачку редкой породы тойтерьера, с еще большим интересом разглядывали родословные ее документы, но взять Матильду в дом никто из них не захотел.

— Кто же ценных породистых собак даром предлагает? — удивился мой друг Петр, когда рассказал я ему все про Матильду. — Ее продать надо, и чем больше ты запросишь за нее, тем скорее найдутся покупатели. Да, кстати, соседка моя Светлана Клавдиевна давно сиамскую кошечку подыскивает. Думается, и Матильда ее заинтересует.

— Продать?.. Неудобно как-то…

— А чего неудобного? — удивился Петр. — Главное, чтобы в хорошую семью попала. Светлана Клавдиевна заведующей мелкооптовой базой работает. Баба, видать, вороватая, квартира от добра ломится, и сожителю своему «Жигули» купила, но по натуре спокойная, домашняя. Матильда у нее как у Христа за пазухой жить будет.

— Неудобно как-то продавать, — не сдавался я. — Мы ведь ее не покупали. Узнают люди, что скажут?

— Ну что ты заладил: «неудобно», «неудобно». Если ты такой щепетильный, можешь деньги эти на тех же стариков истратить, могилу им поднови, ограду поставь, крест новый. Я сам с ней торговаться буду, а ты помалкивай.

Предложение Петра истратить деньги за Матильду на могилу стариков сняло тяжесть с моей совести, и я согласился:

— Ладно, приводи завтра свою завбазой, отдадим ей Матильду.

— Продадим, — поправил Петр.

Вечером следующего дня во дворе нашего дома остановился автомобиль «Жигули» бежевого цвета. Распахнулись дверцы, и из машины выскочил Петр и вывалилась толстенная дама в цветастом платье, туго перетянутая в талии белым поясом, и в дымчатом парике.

— Дедушка, за Матильдой приехали! — крикнул Лешка и вдруг неожиданно захныкал: — Дедушка, давай не будем ее отдавать, а? Пускай у нас живет какая есть.

— Нет, внучек, раз решили, значит, все. Веди Матильду сюда в комнату.

Светлана Клавдиевна оказалась веселой и общительной дамой. Представившись, она без лишних слов подхватила собачонку на руки и засюсюкала:

— Миленькая ты моя, хорошенькая, умница. А глазки-то какие чудненькие, а ушки! Сколько вы за нее хотите?

— Сто рублей, Светлана Клавдиевна, я говорил вам, — ответил Петр и чуть заметно подмигнул мне. — Собачка редчайшей породы и все документы имеет.

Сто рублей! Я не верил своим ушам. Ошалел, что ли, Петр? Сто рублей за собачонку? Ну, сказал бы десять рублей, пятнадцать от силы.

Мы переглянулись с Марией Филимоновной, которая, как и я, не понимала: шутит Петр или всерьез назначает за собаку эдакую цену.

Светлана Клавдиевна, к моему удивлению, продолжала сюсюкать с Матильдой, словно и не слышала слов Петра, потом проворковала, целуя собачонку в нос:

— Давай, мусенька, твои бумажечки посмотрим…

Не выпуская Матильду из рук, Светлана Клавдиевна внимательно прочитала бумагу, которую я ей протянул, повертела ее перед глазами, рассматривая печати, и вдруг сделала неожиданный для всех нас профессиональный выпад:

— Тойтерьеры всегда парами живут, как лебеди, а эта одна-одинешенька. Она через год от тоски завянет. Больше пятидесяти рублей дать не могу.