Лилли Промет - Девушки с неба

Холод принес заботы. Большие, злые заботы. Популуса мучил сильный насморк, а Еэва по ночам кашляла. Толстый слой льда покрывал стекла окон, и вода замерзала в ведрах. Из каждого уголка, из каждой щели задувал ветер. И Еэва пошла в правление колхоза, поговорить.

— Дров надо.

Председатель сделал большие удивленные глаза:

— Откуда их взять?

— А что же делать?

Думать об этом теперь было поздно. Еэва вернулась домой злая, заливаясь горючими слезами.

Здесь не растут леса! Что ж делать?

Летом они приносили хворост из дубовой рощи, но теперь это было невозможно: попробуй достань его из-под снега, да и не в чем ходить по сугробам. Колхозники целое лето сушили на солнце круглые лепешки — смесь навоза с землей, они давали такой же жар, как хороший торф, с таким топливом нечего бояться зимы.

Еэва кашляла, спала одетая, закутав голову в платок, и все время говорила о смерти. Популус ни на что не жаловался, но всем и так было видно, как тяжело он болен. Беспомощно и неуклюже его руки держали ложку. Две кружки он уже разбил. Еэва сердилась и ругала Популуса, называла его мямлей и приводила в пример Ханнеса, который позаботился о топливе еще летом.

Ворчать-то она ворчала, эта Еэва, однако она же растирала Популусу спину, вечерами мазала мазью его распухшие руки и бинтовала их остатками своих чулок. Популус был похож на беспомощного ребенка: виноватые глаза полны боли.

Однажды, стоя в очереди за хлебом, Кристина рассказала обо всем этом Пярье, и на следующее утро Ханнес привез к их занесенному снегом порогу несколько санок топлива — тех самых навозных лепешек и сухой хворост. Даже шоколад не привел бы их в такое восхищение, какое вызвали эти коричневые лепешки. Все придвигались поближе к печке — посмотреть на жадные языки пламени. Каким теплым и радостным делался мир, и отношение к жизни становилось таким простым и ясным!

Этого хватило на неделю. Только на неделю. А потом они опять сидели хмурые, поджав под себя ноги, спрятав носы в кашне, а руки в рукава. И, как всегда, со всем справлялась Тильде. У нее никогда не мерзли руки, — казалось, им не страшен даже самый колючий ветер.

Да и что такое холод для Тильде. Девчонкой она раздетая бродила по сугробам. Холодно казалось ей только по дороге в церковь, когда хозяйские сани под звон колокольчиков пролетали мимо. Кто позовет ее, бедную сироту, в свои сани под пестрое покрывало! Потом уже, выйдя замуж, Тильде жалела сирот и помогала им. Даже нищенку Киску Белобородову Тильде всегда кормила и не скупилась для нее на хорошие слова. Черствое сердце леденит хуже мороза.

Тильде приносила воду из проруби, грела чай, искала по деревне щепки и прутья и расчищала заметенные, тропинки. Она только стала еще молчаливее. Однажды, неожиданно для всех, Йемель сделал благое дело. Он купил и велел доставить на место воз дров. Если экономно их расходовать, то самые большие холода пережить можно, и Еэва смотрела на Йемеля нежными и благодарными глазами — не перевелись еще люди на земле!

Но Йемелю одного восхищения было мало — уже на следующий день он бросил Еэве в стирку свои рубашки и носки. А Популусу приказал:

— Слушай, Рууди, когда сможешь, почини мой сапог!

Йемель, кроме того, после своего великодушного жеста стал считать слишком обременительным хождение в задний угол двора, он не желал отойти ни на шаг от порога.

Все молчали. Тильде каждое утро отбивала с дверной притолоки желтый лед…

Однажды вечером в дверь долго стучался пьяный, безжалостно избитый мужчина. Узнать в этом человеке Йемеля было трудно, и Тильде долго не впускала его в дом. Избил Йемеля Абдулла. Дело было так.

Йемель пошел к Абдулле. Они сидели скрестив ноги на нарах и пили водку. Абдулла хрустел луковицей. Йемель жевал хлеб. Шел знакомый разговор.

— Сколько лошадей у тебя было, недомерок?

— Ни одной!

— Так я и знал. Ты же не можешь отличить барана от жеребца. Даже бабы у тебя нет. И борода не растет, и бабы нет. Хе-хе!

Так бы они и сидели до утра, если бы Йемель не вздумал предложить старику бумагу на раскурку. Абдулла собрался уже смочить языком самокрутку, как вдруг его рука остановилась на полдороге ко рту. Старик сделал повыше огонь в лампе и принялся подозрительно изучать бумагу. Потом он закричал и стал как сумасшедший бить себя кулаком по голове. На Йемеля посыпалась лавина проклятий: «Чтоб ты издох! Чтоб твои кишки разорвали волки! Чтоб твои мозги проглотили черви! Чтоб твои глаза закрыла вечная ночь! Чтоб твоя жена родила щенков! Ты шелудивая крещеная собака! Ты украл из моего дома святой Коран и теперь предлагаешь его мне на раскурку! Аллах! Аллах! Велика твоя доброта и неизмерим твой гнев!» И Абдулла основательно потрудился над портретом Йемеля.